– Без таких сотрудников мне не обойтись, Шарль! Они работают за мизерную зарплату! Они совершенно необходимы! Ну конечно, чтобы газета выжила, нам бы побольше рекламы… Будь у нас объявлений на сорок тысяч франков, я был бы спокойней по поводу вашего дела… И это позволило бы мне заткнуть ему рот!
Шарля как оглушили. Сорок тысяч франков…
– Ладно, – пробормотал он, – я подумаю, подумаю…
Гийото открыл дверь, потом положил руку Шарлю на плечо:
– А эти из парижского «Песка и цемента»… скажите, что там у них с рекламой?
Шарль только что взял в долг семьдесят пять тысяч франков на объявления, которые никогда не будут опубликованы.
Ему придется решиться на поступок унизительный, но неизбежный.
Гюстав Жубер выждал необходимое время, но уже наступил май, и времени больше не оставалось.
Он сел напротив Мадлен, чтобы ввести ее в курс дела, но молодая женщина смотрела на него так, будто он говорил на иностранном языке. Он взял ее руки в свои и обратился к ней, как к ребенку:
– Вы председатель совета директоров банка, Мадлен, а председатель должен председательствовать…
– Председатель совета?
Она была в ужасе.
– Просто поприсутствовать. Я могу написать небольшую речь, чтобы заверить присутствующих, что банк по-прежнему в надежных руках. Никто вас ни о чем не спросит, не волнуйтесь.
Совет директоров собирался в огромном зале на последнем этаже занимаемого банком здания. Стол делали на заказ, чтобы за него могли сесть более шестидесяти человек.
Мадлен вошла в зал, погруженный в звенящую тишину.
При ее появлении все поднялись. Это был призрак женщины в дорогом костюме, в трясущейся руке она держала пачку бумаг, которую тотчас же уронила, все бросились поднимать, пришлось заново навести в документах порядок, на это потребовалась уйма времени, все были явно озадачены.
Как ей заранее посоветовал Гюстав, она коротко кивнула, приглашая присутствующих снова занять свои места. Более шести десятка мужчин молча смотрели на нее в ожидании каких-то убедительных слов.
Ее речь была жалкой. Нерешительность, оговорки, повторение уже сказанного сделали ее обращение невнятным, порой едва слышным, одним словом – никудышным. Постоянно казалось, что директора вот-вот потихоньку разойдутся и она закончит свое выступление при трех-четырех отчаявшихся акционерах, сидящих на расстоянии пятнадцати метров друг от друга.
Но ничего этого не случилось.
Когда она наконец подняла голову, в зале стояла глубокая тишина. Гюстав встал и зааплодировал, глядя на нее, и вскоре все последовали его примеру, это был полный успех.
Все были по-настоящему искренними.
Их основное опасение заключалось в том, что эта женщина – и это было в ее праве – может пожелать руководить банком, но теперь они совершенно успокоились. Они аплодировали тому, что она в этом ничего не понимает и не будет высовываться.
Устраивая этот спектакль и составляя речь гораздо более детальную, чем требовалось, Гюстав Жубер выполнял волю Марселя Перикура, которую тот изъявил несколькими месяцами ранее: Гюстав, Мадлен будет моей единственной наследницей, это само собой разумеется, но… отсоветуйте ей вмешиваться в дела, она будет чувствовать себя неловко. А если вдруг захочет, найдите способ отговорить ее.
Мадлен присутствовала на бесконечном собрании, не проронив больше ни единого слова. Когда она собралась уходить, ее окружили. Все хотели попрощаться с ней, поскольку знали, что здесь до наступления следующего года никому такой возможности больше не представится.
Мадлен смотрела то в стену, то в окно, крутилась и вертелась, это ей напомнило те давние ночи, когда приходилось выжидать, чтобы подняться «наверх» к Андре. Тогда они придумали такой пароль: «до вечера… наверху». Ей стало стыдно, как будто воспоминание о былом счастье оскорбляло ее сына.
Почти полночь.
Ей потребовалось больше часа, чтобы решиться, открыть дверь, пройти по коридору на черную лестницу, подняться.
Она подошла к комнате Андре, приложила к двери ухо, ничего не услышала, взялась за ручку и повернула ее.
Андре вздрогнул от неожиданности:
– Мадлен!..
Невозможно перечислить все, что было в этом возгласе, – удивление, смущение, паника. Андре держал в руке карандаш и листы бумаги. Мадлен, Мадлен, – голос его дрожал, он поспешно положил все на ночной столик и молча смотрел на нее, словно не узнавая, как археолог перед неожиданной находкой.
Мадлен тотчас распахнула руки навстречу ему, ей хотелось сказать «не бойтесь!», она уже жалела, что пришла. Она смотрела на кровать, где… Ее охватил стыд, она покраснела, ей хотелось перекреститься. Она расплакалась.
– Садитесь, Мадлен, – прошептал Андре, будто опасаясь, что их застанут.
На кровать – о нет, она не хотела. Оставался стул, который ей придвинул Андре. Он обратился к ней на «вы», как когда-то, когда они бывали не одни.
– Простите меня, Андре…
Он протянул ей носовой платок. Мадлен слегка успокоилась, огляделась, словно впервые видела эту комнату, словно не помнила, что она такая маленькая.
– Андре… я хотела посоветоваться с вами… по-вашему… почему Поль…
Она снова расплакалась. Тише, Мадлен, тише. Ей удалось наконец сформулировать вопрос, тотчас превратившийся в упрек самой себе.
– Не терзайтесь так, – сказал Андре. – Не стоит быть к себе такой несправедливой, уверяю вас.
– Я поступила дурно, да?
Мадлен думала о Божьей каре. Задавать такой вопрос здесь, в этой комнате, значило обвинять в произошедшем их связь. Андре не был к этому готов.
– Разве вы были плохой матерью?
– Наверняка невнимательной…
– Поль не был один, у него были вы, я, его дед! Все его любили!
Он сказал это с такой горячностью, что Мадлен как будто полегчало. Она поднялась и указала на листы бумаги: – Вы работали, я вам мешаю… Это стихи? – Она смотрела на него, как на ребенка перед причастием. – Я рада за вас, Андре.
Она подошла к двери, вспомнила, что для того, чтобы она не заскрипела, надо резко дернуть.
Андре было не по себе.
Своим внезапным визитом Мадлен подтвердила шаткость его положения в доме. Скоро ему придется уйти. Как он проживет без учительской зарплаты? Андре перебирал имеющиеся у него в запасе хилые возможности. Профессиональный опыт позволял ему претендовать только на пост учителя французского языка или латыни. Прежде всего следовало найти место, а потом проводить десятки часов с противными учениками за мизерное жалованье, на которое придется питаться, одеваться, где-то жить, боже, у него даже лишних сорока франков нет, а арендную плату постоянно повышают!
