– Ты не должна никому говорить, – сказал он уже резче. – Ни о том, где я живу, ни о том, что я сделал.
– Мы можем больше вообще друг с другом не разговаривать, но я никогда не предавала и не предам твоего доверия.
Он хотел ей верить.
– Ты все еще… – прошептала она.
Он помотал головой:
– Иногда я чувствую, что это словно было в другой жизни. А иногда совершенно уверен, что снова буду колоться, что это чуть ли не моя судьба. Будто я в тюрьме и жду, когда мне озвучат приговор. Но я знаю, что, если начну, мне больше не остановиться.
Она смотрела на него так, как иногда смотрели другие люди. Как будто их любовь к нему не имела значения. Любовь, которая причиняла больше боли, чем давала что‐то в ответ.
– Я больше не вижусь с теми парнями, которых встретил, когда только приехал туда. Нашел новую работу и подработку поваром в городском ресторане с хорошей репутацией. Я неплохо готовлю. Работа трудная, но меня ценят.
Он не совсем понимал, о чем она думает, счастлива ли за него или такого же мнения о нем, как, по‐видимому, отец.
– Пообещай, что больше никогда не начнешь снова, – сказала она.
– Думаю, это важнее, чем обещания, данные себе, – кивнул он, и она слегка улыбнулась.
Каждый день, проведенный без этого, был подарком, и он боялся, что будет употреблять снова так же неистово, как когда‐то боялся ночных кошмаров. Никогда, никогда. Если это повторится, то не при солнечном свете, а в час, когда небо почернеет – только тогда, только в такую ночь они снова придут за ним.
Амира протянула ему мизинец, как ребенок, и он, как ребенок, зацепил его своим. Его снова прошило током.
– Khassam? – спросила она. «Клянешься?»
– Khassam.
Она поцеловала свой большой палец. Он последовал ее примеру. Она сильно потянула его за мизинец и отпустила. Он подумал, что сейчас она скажет «пора возвращаться», но вместо этого она спросила:
– Помнишь ту вечеринку, когда мы впервые заговорили друг с другом?
Он помнил каждый вопрос. Помнил, сколько птиц сидело на проводах и сколько улетело.
– Меня подговорили подруги, – призналась она, и хотя это случилось так давно, он был буквально раздавлен мыслью о том, что она подошла к нему не по собственной воле. – Все девушки из мечети считали тебя странным. Всегда такой тихий, всегда один. Но я запомнила тебя с того дня, как ты начал приходить к нам, и ты много лет мне нравился. Ты был хорошим, но они этого не замечали. И даже ты сам не замечал. Они не думали, что у меня хватит смелости, но я знала, что, подначив меня, сами того не понимая, сделали огромный подарок. Теперь я могла сделать то, чего хотела, – просто поговорить с тобой.
– Значит, их вызов обернулся удачей для нас…
– Даже зная все, что мы знаем сейчас.
– Особенно зная все, что мы знаем сейчас.
Она грустно улыбнулась ему:
– Знаешь, мама видела нас в тот день, когда ехала домой. Меня отругали в присутствии братьев и отца. Я была так унижена. Брат Аббас заступился за меня. Велел маме успокоиться и сказал: «Конечно, они могут разговаривать друг с другом. Это все вы превращаете обычный разговор в грех. И чего же ожидаете после этого? Мы постоянно видим друг друга и даже не можем вести себя как люди? Оставь ее в покое. Амар – хороший парень. Он ничего такого не имел в виду. Пусть она разговаривает с ним, если хочет». Поэтому мама смягчилась. Она всегда прислушивалась к Аббасу. Аббас был ее моральным компасом, когда она не знала, что делать. Но все же я так стыдилась. Думала, что больше никогда не заговорю с тобой.
– Пока я не пришел к твоей двери в ту ночь…
– Да. И ты был единственным, кто утешил меня, пусть и немного. Я думала о том, как брат Аббас защищал тебя, защищал нас. Когда я услышала стук, открыла и неожиданно увидела тебя, когда поняла, сколько сил мне придало твое появление, я даже в тот ужасный момент подумала, что это нечто вроде знака.
Они замолчали. Она разобьет его сердце, когда поднимется, чтобы вернуться на свадьбу. Он уже чувствовал приближение этого момента.
– Послушай, Амар, проявление нашей грусти могло выглядеть по‐разному, но и на меня все это повлияло. Знаешь, они не хотели, чтобы я сегодня приезжала сюда. Мама часто упоминала тебя все эти годы. Пыталась объяснить, почему была так жестока со мной, подчеркнуть то, как я преуспеваю сейчас, задавалась вопросом, не рада ли я, что все обернулось именно так. Но даже если она и была права, я все равно начинала плакать. И снова ненавидела ее точно так же, как ненавидела в тот момент, когда она сказала, что я опозорила семью и что этот позор хуже горя, которое им пришлось вынести, потому что я сама решила так поступить.
Он не мог протянуть руки, утешить ее, хотя было больно видеть, как она кусает губы, как делала, когда не хотела расстраиваться. Он мог только сжать опущенные руки в кулаки.
– Однажды мама сказала, что ты моя вскрытая вена, – продолжала она. – Ты был раной. И несмотря на то, сколько лет прошло, как бы все ни затянулось, если потревожить эту рану, она снова начнет кровоточить. Но сегодня я попросила ее не глупить и заверила, что могу приехать. Все равно никто не знал, что ты будешь здесь.
Она стала рассматривать свои браслеты. Повертела один. Он чувствовал себя на грани безнадежности, отчаяния. Он уже потерял ее. Но видеть ее сейчас – все равно что потерять снова.
– После того как они узнали о нас, мама и папа отобрали у меня телефон и компьютер. Рассказали, какие о тебе ходят слухи, и я уже не знала, правда это или ложь. «Хочешь мужа-пьяницу?! – вопили они. – Хочешь мужа, который лжет тебе? Как может уважать тебя человек, не уважающий родителей?»
Она замолчала и уставилась на него, словно для того, чтобы проверить, больно ли ранят ее слова. Потом улыбнулась себе и добавила:
– Когда‐то я любила тебя так, что, будь даже все это правдой, ничего бы не изменилось. Если они были правы и ты избрал скверную дорожку, я тоже хотела там быть. Ты говоришь, что целый год твоей жизни выпал из памяти, и я чувствовала то же самое. Меня увезли в длинное путешествие: Сирия, Ирак, потом Индия. В этом паломничестве я была спокойна. Впервые почувствовала, что все идет так, как предназначено судьбой. Что нам было суждено расстаться. Но каждый раз, когда я совершала утренний намаз, я думала о тебе и молилась за тебя. Чтобы ты был счастлив. Чтобы у тебя все получилось. Чтобы ты пошел в университет и перестал пить. Я понятия не имела, что на самом деле все было куда хуже. Мне было так плохо, даже не знаю, что бы сделала, знай я обо всем. Я прожила в Индии месяц. Там моя жизнь в Калифорнии казалась такой далекой. Я наблюдала, как мои кузины выходили замуж за порядочных людей, и заметила, что между ними и их родителями были мир и согласие, мир и единство – следствие того, что они слушали родителей. Я хотела того же. И думала, что, возможно, они никогда не будут питать к своим мужьям того, что испытывала я к тебе, но их жизнь не будет фальшивой, просто другой и во многих отношениях более легкой. Мама хотела, чтобы я поняла именно это.
