У него все сжалось в животе. Он провел языком по зубам, проверяя, не осталось ли на них вкуса виски. Он пришел в последнюю минуту – отчасти потому, что не смог передумать, отчасти для того, чтобы у них осталось меньше времени говорить обо всем этом.
– Мы с твоим отцом… мы говорили людям, что ты уехал в Индию и поселился в доме моей сестры.
Он осложнил им жизнь. Они лгали ради сына и не просили у него объяснений.
– Я могу рассказать им это.
Она крепко сжала его руку, прежде чем отпустить:
– Только если спросят.
Он кивнул, чувствуя себя не очень‐то комфортно, неприятное ощущение усиливалось оттого, что мама отчаянно пыталась защитить его от всего этого. Он мог отдаться чувству, норовившему захватить его, или отказаться и остаться в настоящем.
«Амар, у тебя есть выбор, – советовала Хадия много лет назад. – Все мы в одной лодке, но ты единственный, кто предпочитает ее раскачивать, вызывая никому не нужные волны. Ты можешь сидеть тихо. Ты можешь позволить лодке нести тебя по течению. Таким образом ты сбережешь энергию, чтобы плыть, когда будет необходимо».
Она была склонна использовать одну метафору за другой, и иногда связь между ними не имела для него смысла. Возможно, разговор был бы куда полезнее, если бы Хадия приводила только одну метафору, но он никогда не говорил ей этого. Он может сидеть тихо. Плыть, куда его уносит ночь.
* * *
Лейла не любила лгать. Если быть честной с собой, лгать нет смысла. Ничто не остается тайным вечно, время имеет свойство извлекать правду на свет божий. Лучше промолчать, чем солгать. Она представляла, что говорят окружающие за ее спиной: бедные Лейла и Рафик, какое испытание выпало на их долю! Говорят, что их сын в Индии, когда все знают, что он сбежал, стал неверующим и ничего им не рассказывал о своих делах. Но он ее сын. И не важно, что он сделал и где был. Тем более что он вернулся.
За столом ее подруги разворачивали золотые коробочки с сувенирами, раскладывали аят, который составила и распечатала Худа, со стихами о любви и милосердии, которые Всевышний поселил в сердцах всех пар.
– Какая прекрасная свадьба! – сказали они Лейле и встали, чтобы приветствовать ее.
Стулья были задрапированы белой тканью, связанной золотыми бантами. Она по очереди обняла подруг, вдыхая разные ароматы их духов. Потом коснулась руки Амара, и он выступил вперед:
– Это мой сын Амар.
Сколько лет она не говорила этих слов?
– Машалла, он так похож на Рафика, – заметила одна.
– Точно, – согласилась другая, всплеснув руками для пущего эффекта.
Амар опустил голову и поднял сложенные ладони, приветствуя их по обычаю. Жест был привычным, но Лейла была тронута тем, что он сделал это сам, без напоминаний. Подруги касались его головы, и каждая говорила: gee te raho, живи, живи.
– Лейла, ты выглядишь слишком юной, чтобы быть матерью молодого человека, – заметила Хадиджа.
Амар улыбнулся. Лейла рассказывала Амару о Хадидже, недавно приехавшей из Хайдарабада, чтобы поселиться с сыном и невесткой.
– Вам здесь нравится? – спросил Амар на урду, что снова тронуло Лейлу. Он почтительно обращался к Хадидже на «вы». Почему она решила, что он все забыл?
Амар и Хадиджа разговорились. Хадиджа рассказала Амару, что привыкла к Калифорнии, приятному климату, холмам и близости океана, а Амар задавал вопросы на ломаном урду, отчего оба смеялись.
– Какой позор, – заметила Хадиджа, обращаясь к Лейле, – что дети забыли свой язык. Я боюсь за внуков.
Лейла крепко схватилась за свободный конец сари. Крошечные бусинки впились в кожу. Она не хотела кивать и соглашаться с Хадиджей, особенно в присутствии Амара. Совсем не хотела.
– Рад был познакомиться, – сказал наконец Амар по‐английски и растворился в толпе.
Лейла тоже извинилась и отошла, словно ее позвали по делу. Хадиджа растила детей в Индии. Ее сын перебрался сюда один. И был тем, кого ее дети шутливо называли «тчк», «только что с корабля», а она всякий раз напоминала о том, что и их родители не так давно были такими же. Лейле было двадцать лет, когда Рафик сделал ей предложение. Теперь она смотрела на двадцатисемилетнюю Хадию, которая сидела на помосте в окружении сестер Тарика. Но Лейле она по‐прежнему казалась совсем юной.
В канун вечера ее собственной свадьбы, когда женщина, державшая менди, лоток с хной, красила ее руки и выводила на ладонях инициалы Рафика, ее будущая жизнь была скрыта как в тумане. Лейла могла представить только уголок квартиры, в которой предстояло жить. Очертания холмов. До этой минуты она видела Рафика дважды. Получила от него пять писем, которые мать прочитала, прежде чем отдать ей. Писала ответы, которые проверяла мать и заставляла переписывать, прежде чем позволить заклеить и запечатать конверт. В каждом письме Рафик присылал фотографии. Зеленые холмы без единого дома. Широкие серые дороги и уличные фонари с согнутыми верхушками, как увядшие цветы. Обещание покупать билеты ее родителям, чтобы они могли навещать их. Отец поворачивался к ней, размахивая фотографиями, как веером, и повторял: «Лейла-рани, Лейла-рани, взгляни, в точности как мои картины, и как совпало, что в местах, похожих на мои картины, мою дочь ждет ее судьба!»
Почти тридцать лет назад Лейла сама была невестой и шла к возвышению, где ее ждал Рафик, которого загораживали ряды густых цветов. Ей не позволено было раздвинуть их и посмотреть. Откуда ей было знать, каково ей будет растить детей в незнакомой стране – стране, в которой не было ее прошлого, ее истории, кроме той, которую они творили вместе. «Бисмилла, – повторяла она, пока сестра за руку вела ее к Рафику. – Я начинаю во имя Бога».
Она впервые уезжала из Хайдарабада и была похожа на женщин из романов или фильмов, тех, кто ступает на палубу корабля или в салон самолета и наблюдает, как мир сжимается за их спинами. Сострадательный, милосердный аромат жасмина и роз. Она вдыхает его и гадает, будет ли ее муж добрым или строгим.
* * *
Тарик спросил Хадию, сколько еще будут продолжаться улыбки и приветствия. И красноречиво показал на челюсть. Ее челюсть тоже болела. Она еще никогда так долго не сохраняла улыбку на лице – во время всех разговоров и между ними, когда фотограф просил поднять глаза. Она оглядела свадебный зал, ряды сверкающих люстр, отбрасывавших золотистый свет на столы под ними. За столами сидели люди, которых она знала всю жизнь. Они наклонялись друг к другу, смеялись, разговаривали. В гостевых списках стояли имена не столько их друзей, сколько знакомых родителей, ее и Тарика, но ни она, ни Тарик не хотели лишать их этой радости. Женщины собрались на правой стороне зала, мужчины – на левой. Никаких перегородок, все могли передвигаться свободно, особенно подростки, бродившие в надежде наткнуться на определенного мальчика или знакомую девочку. Хадия улыбнулась, вспомнив, как это было. Гости один за другим подходили поздравить их. Но Амара не было. Он так и не познакомился с Тариком. Неужели даже не подумал об этом?
