Поблизости протекает река, за окружающими деревьями, за невидимым им лугом. Плеск воды, ее журчание манят Амара, и он хлопает по ноге, когда слышит это. Худа показывает на дальнюю игровую площадку и спрашивает Рафика, не может ли он отвести их туда, когда они поедят. Они просят открыто, не колеблясь, только немного медлят после каждой просьбы, предварительно дождавшись кивка из страха, что удача им изменит и рутина снова победит.
«Хорошая идея, Амар», – уверяет Лейла голосом, которым всегда говорит с детьми. Он отвечает еще более сияющей улыбкой, довольный собой, и смотрит на сестер, чтобы проверить, заметили ли они, что его похвалили.
Они обедают на простыне. Скрестили ноги и держат на весу тарелки, в которые Лейла разложила еду. Она приготовила курицу карри с кешью, сэндвичи с большим количеством перца и хрустящим латуком. Хадия хвалит сэндвичи, а Худа, что бывает редко, не жалуется на вкус курицы, замаскированный соусом и пряностями. Поев, они делятся мандаринами и историями из школьной жизни Хадии и Худы, которые Амар серьезно слушает, закидывая в рот и медленно жуя мандариновые дольки. Он всегда пристально наблюдает за сестрами, когда те говорят о школе. Ему только четыре года, и Лейла подумывает не отдавать его в подготовительный класс и подождать до начальной школы, не желая, чтобы дом опустел. Амар очарован незнакомым ему миром. Когда они завозят Хадию и Худу в школу, она смотрит на Амара в зеркало заднего вида, как он вытягивает шею, следит с широко открытыми глазами и ртом, как сестры присоединяются к общей толпе, помахивая коробками с завтраком.
После обеда Худа снова спрашивает о качелях. Рафик разрешает, и они уходят все втроем.
– Хочешь пойти? – подталкивает Лейла Амара.
Амар мотает головой, подпирая языком пухлую щеку. Они смотрят вслед троице. Худа смеется, когда Рафик изображает рысака. Лейла встает, стряхивает крошки с желтого сальваркамиза и оглядывает луг, игровую площадку и несколько столиков для пикника. Некоторые заняты такими же семьями, как у нее: молодые родители и маленькие дети.
– Пойдем со мной, – говорит она, немного нагибаясь, чтобы Амар смог дотянуться до ее руки.
Он цепляется, она его поднимает. Он все еще достаточно легок, чтобы ей это давалось без труда. Звук воды ведет их. Прежде чем исчезнуть в рощице, которая скроет от них Рафика и девочек, она поворачивается и видит, что они добрались до качелей. Рафик касается спинки одного креслица и посылает его вперед как раз в тот момент, когда другое ударяется о его ладонь. С того места, где она стоит, он кажется именно тем мужчиной, которого она хотела бы видеть отцом своих детей. Человеком, который может усадить их на резиновые сиденья качелей, знает, с какой силой толкать их, знает, что необходимо сказать «да» в ответ на предложение о пикнике, которое так их обрадовало, и это не просто мелочь. Хотя казалось бы, такое незатейливое развлечение… Амар отпускает ее руку и шагает вперед. Всего лишь легкое прикосновение рук Рафика к спинкам качелей – и тела девочек взмывают, их смех доносится до нее, и она поражена странным чувством: ее привязанность к мужу растет с такой скоростью, что она спрашивает себя, любила ли его когда‐нибудь так, как любит сейчас?
– Мама! – настойчиво зовет Амар. – Пойдем!
Он ушел на несколько шагов вперед и сейчас протягивает руку.
– Говори на урду, Амар, – напоминает она.
С тех пор как Хадия стала учить английский в школе, стало трудно заставить детей говорить на урду. Они объясняются на английском, причем так быстро, что звучат как маленькие, пролетающие мимо поезда, и ведут себя так, словно это их первый язык, и более модный. Приходится за ужином превращать общение на урду в игру, чтобы поощрить их. Это сбивает ее с толку. Урду – язык, на котором они с Рафиком говорят между собой, на котором всегда говорили с детьми, но вот одна пошла в школу, а другие подхватили за ней все со скоростью пожара, словно совершенно забыли родной язык. Это беспокоит Лейлу. Если они так легко отказались от родного языка, от чего еще они откажутся?
Ветер вздымает ее желтый платок, как воздушного змея, и он закрывает ее лицо. Амар смеется. Рафик слышит его и оборачивается. Лейла укрощает свой платок и машет. Показывает, куда они идут, и Рафик кивает. Она догоняет Амара и хватает за руку, такую маленькую. Но он не позволяет матери долго держать его. Когда они спускаются с пригорка, трава сначала становится спутанной массой, а потом сменяется голой землей. Амар тянет ее вперед, и Лейла понимает, что хочет еще ребенка. Рафик не захочет. Он сам был единственным ребенком в семье и даже был против того, чтобы заводить третьего. «Всего лишь еще одного», – попросила она после Худы, и через несколько лет родился Амар. После тяжелых родов и не менее тяжелых первых недель жизни Амара будет еще труднее затронуть тему четвертого.
Амар ведет ее по склону, и они стараются не упасть. Еще один ребенок. Мальчик. Чтобы у Амара был брат. Малыш, который еще немного продлит это ощущение маленькой ручки в ее ладони.
Когда они наконец видят воду, Амар мчится вперед и просит, чтобы ему позволили войти в нее. Лейла колеблется. Недавно она слышала о маленькой девочке не старше семи лет, игравшей в реке, и когда родители на секунду отвернулись, вода внезапно поднялась, и девочку унесло быстрым течением. Бедняжка старалась держать голову над водой. Лейла вздрагивает, касается мягких волос сына, откидывает их с глаз.
– Можно, мама? – спрашивает он тоном, которому невозможно противиться. Как все дети, он рано успел отточить интонации до совершенства. Она не помнит, вела ли себя точно так же, когда была ребенком.
Вода, что перед ними, вряд ли может вызвать опасение. Река скорее напоминает мелкий ручеек. Течение быстрое, но не слишком. На самом глубоком месте вода едва доходит ей до колен. Она видит гладкие камешки, края которых обточены временем и течением. Амар может спокойно стоять на них и даже перескакивать с одного на другой, не поранив ноги. Она становится на колени, снимает с него туфли, и он начинает нетерпеливо барабанить по ее плечам. Она закатывает его джинсы до колен, так туго, чтобы штанины не упали. Отступает и наблюдает, как он поворачивается к ручью, словно впитывает в себя зрелище, к которому не привык. Должно быть, река кажется ему больше, чем ей. Он тянется вперед ножкой, окунает в воду пальцы и тут же отдергивает, проверяя температуру. Потом, не оглядываясь, шагает вперед. Ей странно, что она испытывает укол обиды из‐за того, что он не оборачивается. Вода разбегается кругами, когда он заходит дальше, но быстро принимает прежний вид.
Гребешок каждой волны словно окрашен в золото, сверкает то тут, то там, когда поверхности касается солнечный луч. Она наблюдает, как сын нагибается посмотреть, как вода течет между пальцами, и ей кажется невозможным, что нечто может нарушить покой этого чудесного места и безмятежность чувств, когда шум ветра, щебет птиц и журчание воды звучат как музыка. Кажется невозможным, что бывают другие дни, не такие, как сейчас – когда пальцы детей липкие от мандаринового сока, муж спокоен, лицо расслаблено и когда он лежит на простыне, разостланной для пикника, и она гадает, не заснул ли он снова. Амар зачерпывает воду ладошками, подбрасывает и смеется, и кажется, ничто не может разрушить блаженство этого момента, блаженство, яркое, как солнце, сверкающее на воде, такое легкое, как девичий смех дочерей, как сам свет.
