Городок раскинулся широко и привольно. Вокруг каждого дома располагался фруктовый сад с огородом. На широких улицах спокойно могла развернуться упряжка, запряженная тридцатью шестью волами. Дома из обожженного кирпича или выбеленные известкой венчали крыши, крытые соломой или гофрированным железом, покрашенным в зеленый или темно-красный цвет. В центре города находилась площадь, а центральная его точка обозначена шпилем церкви. Школа располагалась на краю Ледибурга.
Уайт повернул лошадей на Мейн-стрит. Редкие в этот ранний час прохожие, поеживаясь от утренней прохлады, шагали по тротуарам под густыми яркими древесными кронами, и каждый тепло приветствовал Уайта. Мужчинам он отвечал взмахом хлыста, перед женщинами приподнимал шляпу – впрочем, не слишком высоко, чтобы не обнажать лысеющей макушки. Магазины в центре города уже открылись, а перед банком на длинных тонких ногах стоял сам хозяин Дэвид Пай. Одет он был во все черное, словно владелец похоронного бюро.
– Доброе утро, Уайт.
– Доброе утро, Дэвид, – отозвался Уайт с излишне эмоциональной сердечностью.
Еще не прошло полугода, как он выплатил последнюю часть кредита на Теунис-Крааль, и память о долге была еще свежа в нем. Он все еще немного смущался перед банкиром, как вышедший на свободу заключенный, столкнувшись на улице с начальником тюрьмы.
– Закинешь своих мальцов, заходи ко мне, идет?
– Готовь кофе, – согласился Уайт.
Всему городу было известно, что у Дэвида Пая кофе никому не предлагали.
Проехав всю улицу, они пересекли площадь Чёрч-сквер, свернули налево и мимо здания суда направились под уклон к школьному интернату.
Во дворе уже стояло с полдюжины двуколок и четырехколесных экипажей. Вокруг них, разгружая багаж, суетились мальчишки и девчонки. В сторонке тесной группой стояли их папаши, с загорелыми лицами, аккуратно причесанными бородами, не вполне ловко чувствующие себя в костюмах с явными складками от долгого лежания в сундуках. Все они жили далековато от города, чтобы отвозить детей в школу каждый день. Их земли простирались до самых берегов Тугелы или через плато до половины пути в город Питермарицбург.
Остановив повозку, Уайт слез и ослабил упряжь. Шон спрыгнул на землю и бегом устремился к ближайшей стайке мальчишек. Уайт подошел к мужчинам, которые расступились перед ним и, приветливо улыбаясь, по очереди пожали руку. Гаррик остался один на переднем сиденье, выставив перед собой деревянную ногу и низко опустив плечи, словно хотел спрятаться.
Через некоторое время Уайт оглянулся. Увидев, что Гаррик сидит один, отец двинулся было к нему, но остановился. Взглядом прошелся по толпе ребятишек и заметил Шона:
– Шон!
– Да, папа!
– Помоги Гаррику с сумками.
– Ну, папа, я же с ребятами разговариваю.
– Шо-он! – нахмурившись, повысил голос Уайт.
– Хорошо, папа, уже иду.
Секунду помедлив, Шон вернулся к повозке:
– Давай, Гаррик, спускай сумки.
Гаррик поднялся и неуклюже полез в заднюю часть повозки. Он передал багаж брату, тот уложил его возле колеса и повернулся к мальчишкам, которые уже подтянулись к нему.
– Так, Карл, ты несешь вот это. Деннис, берешь коричневую сумку. Да смотри не урони, растяпа, там четыре банки джема.
Отдав распоряжения, он повернулся к брату:
– Пошли, Гаррик.
Все направились к интернату. Гаррик кое-как слез с коляски и быстро заковылял за ними.
– А знаешь, Шон, – громко сказал Карл, – папа разрешил мне пострелять из своей винтовки.
Шон застыл на месте как вкопанный.
– Врешь! – сказал он скорее с надеждой, чем с уверенностью.
– Точно, – подтвердил довольный Карл.
Гаррик скоро их догнал. Все стояли, уставившись на Карла.
– И сколько раз ты выстрелил? – спросил кто-то дрожащим от восхищения голосом.
Карл чуть было не сказал «шесть», но вовремя одумался:
– Да я и не считал, сколько хотел, столько стрелял.
– Это ты зря… мой папа говорит, если начнешь слишком рано, никогда не научишься хорошо стрелять.
– А я даже ни разу не промазал, – вспыхнул Карл.
– Ладно, пошли, – сказал Шон и снова зашагал вперед – никогда в жизни он еще никому так не завидовал.
Карл поспешил за ним:
– А спорим, ты еще никогда не стрелял из винтовки? Спорим?
Шон только загадочно улыбался, думая, как бы сменить тему. Он понимал, что Карл не отстанет, пока не выговорится.
Тут со ступенек веранды сбежала какая-то девчонка и помчалась навстречу.
– Это Анна, – сказал Гаррик.
Худущая, с длинными загорелыми ногами, она бежала так быстро, что юбки трепетали, как простыни на ветру. Черноволосая, с маленьким личиком, остреньким подбородком.
– Здравствуй, Шон!
В ответ Шон пробурчал что-то неразборчивое. Она пристроилась к нему и пошла рядом, приплясывая, чтобы не отставать:
– Как каникулы? Хорошо провел?
Она каждый раз, увидев его, старалась завязать разговор, а Шон нарочно не обращал на нее внимания, особенно когда смотрели друзья.
– Смотри, Шон, у меня печенье, целая коробка. Хочешь попробовать?
Глаза Шона на секунду вспыхнули, он даже голову к ней повернул вполоборота – еще бы, ведь песочное печенье миссис ван Эссен славилось по всей округе, – но быстро взял себя в руки и с угрюмым видом продолжал шагать к зданию интерната.
– А можно я в этом году сяду рядом с тобой, а, Шон?
Шон сердито повернул к ней голову:
– Нет, нельзя. И вообще, шла бы ты куда-нибудь… не видишь, я занят.
Он пошел вверх по ступенькам. Анна осталась внизу, в глазах у нее стояли слезы, и Гаррик, смущаясь, остановился рядом.
– Хочешь, сядь рядом со мной, – тихо сказал он.
Она посмотрела на него, потом опустила глаза на его ногу. Слезы мгновенно испарились, она захихикала. Гаррик залюбовался: какая она симпатичная! Анна наклонилась к нему поближе.
– Инвалид-культяшка, – прошептала она и снова захихикала.
Гаррик покраснел как рак, глаза его вдруг наполнились слезами. Анна обеими ладошками прикрыла рот и захихикала сквозь пальцы, затем повернулась и побежала к подругам, стоящим перед входом в женскую половину интерната. Пылая как маковый цвет, Гаррик поднялся по ступенькам вслед за Шоном и успокоился, только подойдя к балюстраде.
У двери в спальню мальчиков стояла Фрейлейн. Ее очки в стальной оправе, прическа стального цвета придавали лицу излишнюю строгость, которая тут же смягчилась улыбкой, когда она узнала Шона. «А-а, Шон, явился наконец», – хотелось сказать ей, но она произнесла другое:
