Худощавый и быстрый Майкл, как рассерженный леопард, выскочил из кресла и треснул крепким кулаком по крышке стола. Загорелое лицо его покраснело. Сверля Шона свирепым взглядом, он дрожал, как стрела, попавшая в цель.
– А я хочу! Твоя единственная претензия к плану в том, что он убедительный, – горячо проговорил он.
Шон удивленно заморгал, потом овладел собой.
– Погоди, разбогатеешь, самому не очень понравится! – взревел он.
– Позволь мне судить об этом самому! – так же громко заорал в ответ Майкл.
В этот момент дверь в кабинет отворилась и оба увидели на пороге Руфь. Она изумленно смотрела то на одного, то на другого. Они напоминали пару петухов со вздыбленными перьями на шее.
– Что тут у вас творится? – спросила она.
И Шон, и Майкл ответили ей виноватыми взглядами, потом постепенно успокоились. Майкл сел, а Шон смущенно прокашлялся.
– Просто обсуждали одну проблему, дорогая, – сказал он.
– Во-первых, вы разбудили Сторму, а во-вторых, от ваших криков чуть крышу с дома не снесло.
Она улыбнулась и, подойдя к Шону, взяла его за руку:
– Послушайте, утро вечера мудренее. Почему бы не продолжить обсуждение завтра… с пистолетами на двадцати шагах.
В джунглях Итури
[101] обитает племя пигмеев, которые охотятся на слонов с помощью крохотных стрел. Когда стрела попадает в тело слона, пигмеи скрытно и терпеливо следуют за ним по следу и день и ночь, пока яд с кончика стрелы не доберется до сердца животного и не убьет его. Именно так подействовал на Шона и проект Майкла.
76
Руфь нашла свое счастье на ферме Лайон-Коп; она и сама такого не ожидала и даже не верила, что оно существует.
Прежде вся ее жизнь текла размеренно, подчиняясь правилам, установленным строгим, хотя и обожающим ее отцом, а потом точно так же Беном Голдбергом. Несколько лет, которые она прожила с Саулом Фридманом, промчались быстро и стали для нее счастливым временем, но теперь оно казалось столь же призрачным, как и воспоминания о детстве. Она всегда жила как в коконе, окруженная богатством, со всех сторон зажатая общественными запретами и необходимостью поддерживать репутацию семейства. Даже Саул относился к ней как к хрупкому ребенку, не давая ей возможности самой принимать решения. Жизнь ее текла безмятежно и однообразно и в то же время смертельно скучно. Всего лишь два раза она взбунтовалась: один раз, когда сбежала из Претории, и еще раз, когда сама отправилась к Шону в госпиталь. Словом, скука была ее постоянной спутницей.
А теперь вдруг она превратилась в хозяйку сложноорганизованного сообщества самых разных людей. Ощущение поначалу оказалось несколько ошеломляющим, и для разрешения самых разных ежедневно возникающих бытовых вопросов она по привычке обращалась к Шону.
– Давай договоримся с самого начала, – сказал ей в конце концов Шон. – Ты не говоришь мне, как я должен растить акацию, а я не стану советовать тебе, как управляться по дому. Так что ставь сама этот чертов буфет туда, где он лучше смотрится.
Сначала не очень смело, но потом со все возрастающей уверенностью и, наконец, с чувством гордой убежденности в своей правоте она превратила Лайон-Коп в уютное семейное гнездышко, где царили красота и комфорт. Жесткая трава и заскорузлый кустарник вокруг дома уступили место газонам и клумбам, стены самого дома засияли свежей белизной покраски. Полы желтого дерева в доме блестели, как полированные, отчего бухарские ковры и бархатные портьеры смотрелись еще эффектнее.
После нескольких чудовищных экспериментов кухня стала выдавать подряд такие произведения кулинарного искусства, которые вызывали у Майкла полный восторг, и даже Шон признавал их вполне съедобными.
Тем не менее, когда в твоем распоряжении не менее дюжины слуг, всегда остается время и для многого другого. Для чтения, например, для игр со Стормой, для верховых прогулок. На свадьбу Шон подарил ей четыре соловых, с золотым отливом, лошадки. Находилось время и для длительных визитов к Аде Кортни, а вместе с ней и к другим общим знакомым. Вдвоем они составляли гармоничное единство, и между ними установились узы крепче, чем между матерью и дочерью.
Появилось время для танцев и для барбекю, для веселья и для долгих тихих вечеров, когда они с Шоном сидели вдвоем на широкой веранде или у него в кабинете и разговаривали обо всем, что придет в голову.
Имелось время и для любви.
Благодаря верховой езде и долгим пешим прогулкам она обладала здоровым и крепким организмом, а природа наградила ее горячим темпераментом. Ее тело, облаченное в бархат, было словно создано для любви.
На безоблачном небосклоне ее счастья все же имелось одно темное облачко. Дирк Кортни.
Ее попытки найти с ним контакт, сблизиться и подружиться были встречены с угрюмой холодностью, а небольшие кулинарные уловки, к которым она прибегала специально ради него, были отвергнуты, и тогда она поняла причину его враждебности. Его глодала мучительная ревность, эта язва разъедала его изнутри, невидимая за милыми глазками и красивым личиком этого юноши. Руфь несколько дней думала, что она скажет, когда появится возможность поговорить с ним. Наконец случай представился: он зашел на кухню, когда она была одна. Увидев ее, он быстро повернулся, чтобы уйти, но она остановила его:
– Дирк, не уходи, прошу тебя. Мне надо с тобой кое-что обсудить.
Он медленно вернулся и подошел к столу. «Как он, однако, вырос за последний год», – подумала Руфь.
Дирк действительно сильно подрос, раздался в плечах, ноги стали крепкими и сильными, и сейчас он с рассчитанным пренебрежением выставлял вперед по-мужски узкие бедра, опираясь задом в крышку стола.
– Послушай, Дирк… – начала она и остановилась.
Ее вдруг охватила неуверенность в себе. Перед ней стоял уже не ребенок, как она представляла прежде. В его красивом лице ощущалась чувственность, и это ее беспокоило, а его движения напоминали повадки кота, и он сам хорошо понимал это. Ей вдруг стало страшно, и она судорожно сглотнула, прежде чем продолжить.
– Я понимаю, с тех пор как мы со Стормой поселились тут, жизнь твоя осложнилась. Я знаю, как сильно ты любишь отца, как много он для тебя значит. Но…
Руфь говорила медленно, она совсем забыла свою тщательно подготовленную речь, и теперь приходилось подбирать правильные слова. Она пыталась показать ему, что они не соперники в борьбе за любовь Шона, что все они – и она сама, и Майкл, и Сторма, и он, Дирк, – представляют собой единое целое, что их интересы не противоречат друг другу, что каждый из них дарит Шону свою любовь и получает от него свою особую долю любви. Она замолчала и вдруг поняла, что Дирк не только не сделал ни единой попытки понять ее, но и вообще не слушал.
– Дирк, ты мне нравишься… мне очень хочется тебе тоже понравиться.
