«Черт в костёр!» Пьянящая злоба и ярь заклокотали в груди, когда Мстислав уловил неумолимую решимость, сквозившую в каждом движении смертельного врага.
«Пропадаем, Савка!.. — Он мстительно сузил глаза. — Эх, не успел дожить я до твоей свадьбы, ну так хоть ещё чуток постою на краешке... Ишь как ломит, зверь! Крови жаждет... И я хочу! Да только для бою дыхало надо... а у меня его — пшик».
— Княже, скачем! Упросом молю!!
Вместо ответа Мстислав наотмашь лупцанул плетью круп скакуна Сороки.
Сам он выхватил лук, бросил на тетиву стрелу.
* * *
Заметив беглецов, нукеры Джэбэ не закричали, не замахали саблями, а лишь невозмутимо и рьяно погнали наперерез своих низкорослых стремительных монгольских коней.
...Мстислав не торопился, целился наверняка. Он видел «голову» отряда — хладнокровного, в серебрёных доспехах вождя, узкая косичка бороды которого, как синяя змейка, была закинута за правое ухо. Тот скакал впереди всех на великолепном кипчакском жеребце.
Сверкающий китайский шлем вновь показался из-за холма, и стрела, слушая тугую тетиву, как скакун жгучую плеть, сорвалась прочь... Мстислав послал стрелу так внезапно, так верно улучив момент, что монгол не мог укрыться... Щит был заброшен за плечо, в руке — копьё. Однако зоркий глаз успел схватить первое же движение уруса. Пальцы рванули узду. Конь взвился на дыбы и, как щит, заслонил пригнувшегося всадника. Стрела вошла в грудь жеребца по самое оперение, конь рухнул замертво.
...Князь не успел бросить новую стрелу, как лошадь второго монгола, испуганно выворачивая яблоки глаз, рванулась в сторону. В тучах пыли хищно сверкнула кривая полоса сабли. Стрела выбила десятника Камбара из седла, третий выстрел опрокинул коня скакавшего следом Тургай-батыра.
Мстислав благодарно вспыхнул глазами. Чуть позади без промаха посылал стрелы сын лучника Савка Сорока. Его ответ был прост и прям:
— Для меня великая честь — умереть рядом с тобой, князь.
* * *
Обезглавленный отряд натянул удила. Монголы явно не ожидали такого расклада: их лошади завертелись вокруг распростёртых тел. Нойону тут же подвели нового гнедого коня.
Монголы темника медленно и тяжело пересекали пересохшую речушку. Дно оказалось невероятно илистым, клейким, и кони, несмотря на щедро сыпавшиеся на них удары, крепко увязли. Переправа заняла немногим менее получаса... Но драгоценное время было потеряно. Две точки стремительно уходили на северо-запад, к Днепру.
* * *
...И снова несли их кони. Савке казалось, что даже чересчур долго. Он мучительно ждал какого-то шума, но всё было тихо, и вдруг... «Кху-у! Кху-уИ» — грянул клич монголов, и снова затишье — такое, что самому хотелось кричать!
В очередной раз обернувшись, беглецы увидели, как длинная цепь татар упорно начала взбираться по склону, и поняли: расстояние вновь опасно сократилось.
Мстислав срывался с седла; точно в бреду, подавляя боль, хватался за колючую гриву. Пустая тишина и равнодушие облаков, с безразличием зеркала взирающих на зло и добро, вырвали из его горла стон. Голова безвольно откинулась, глаза широко раскрылись, но зрачки тут же сузились, как от яркого света, превратившись в маковое зерно. Неожиданно в тёмном пурпуре небес, где-то за облаками, ожил далёкий колокол. В груди всколыхнулось что-то. Будто проплыл где-то рядом печальный и скорбный ангел и тихо погас, не озарив тьмы ожидания.
...Мстислав с трудом разлепил глаза: мираж из плавящегося зноя дрожал, тянулся от земли курящимся дымом, будто пил из воздуха воду... Колокол зазвучал громче, превращаясь в отчаянно звонкий голос Савки:
— Смотри! Смотри, пресветлый! Оно-о, глянь на север!!
Контуры степи сливались с рубиновым небом, курились прозрачными испарениями, и из них мерцающей рябью — фиолетовой, жёлтой, серебряной, как переливчатая червонная чешуя сазана, как шевелящееся оранжевое золото, — вдруг показались густые и плотные ряды русских дружин.
...Сквозь слепоту слёз, вдыхая горький запах раскалённой равнины, Савка и Мстислав неотрывно смотрели на этот близкий, но зыбкий мираж.
— Господи, язвить вас... неужто наши? Отошь сладилось! Но откуда? Сюда и ворон костей не заносил... Но ведь... не блажь?.. Не поява?! — От прилива чувств горло перехватило; перчёная горечь отчаянья, неверия и восторга трезубцем вонзилась в грудь.
— Княже! Свои! Свои-и! Дывись! Знамёна, хоругви православные! Наши-и! Дошли-и-и! Тута мы! Тута-а-а-а!
Савка сорвался с коня, вбежал на взгор и, широко расставив ноги, оглашенно орал, размахивая Ярым Оком над головой, точно гонял бултыхавшихся в небе голубей:
— Тута! Ту-та-а мы-ы-ы! Братцы-ы!!
...Превозмогая боль, князь вогнал меч в ножны; оставаясь в седле, протянул руки к родной стороне, и на его дрожащих перстах, разверстых ладонях точно заплескалось сияющее золото серебряных кольчуг...
* * *
— Ой-е-е! Повелитель! Смотри-и!
— Вижу! — Джэбэ-нойон в сердцах стегнул оскалившего пасть жеребца. Заходившие под бронзовой кожей желваки лучше слов говорили о его состоянии.
— Кто они?! — Осадивший коня, взволнованный сотник Сухэ указал хвостатым копьём на север.
— Должно быть, это тысячи Тохучара! — посыпались напряжённые гортанные выкрики тургаудов.
— А может, это кипчаки гонят гурты быков?
— Или табуны лошадей?!
— Нет! Тумены Тохучар-нойона и Субэдэя остались позади... О, Небо! — глаза нойона мстительно сузились. — Это идёт новое войско хрисанов. Будь проклят этот день! Старый Барс промахнулся, не дав мне сразу схватить Мастисляба!.. Аай-е! Трубите сбор! Собирайте воинов. Надо предупредить Тохучара и багатура! Надо срочно собрать разлетевшиеся по степи войска! Возвращаемся к реке. Покуда бог войны Сульдэ благоволил нам... Один шайтан знает, сколько ещё урусов придёт с севера...
* * *
— А-а-ааххх! — Ясный блик булата, вырванный из ножен Сухэ, сверкнул в руке Плоскини. Кривая сабля пырнула небо голубой сталью и вновь вынырнула через мясо и кости — сырой и чёрно-багряной.
Шарахнулись по сторонам лошади с седоками — сотник Сухэ рухнул на землю. В лиловом оке вздыбленного коня отразился хозяин с двумя чёрными косами над ушами и латунным узкоглазым лицом. Его длинная, до пят, выгоревшая в походах синяя одежда стремительно становилась вишнёвой.
— Гай! Гай! Гай!! — Бродник одержимо рванул узду. Ветер свободы обжёг лицо.
«Только б в сурчину нору не жахнуть!» — мелькнуло в голове Плоскини. Стрелы, как железные осы, зажужжали над головой.
...Рывок, ещё один... Конь, утробно захрапев, выскочил на другой берег пересохшего ручья. «Ежли дотяну до косогора — спасён!» Сердце скакнуло к горлу.
Но верен ястребиный глаз Джэбэ, не знают промаха его стрелы. Лук-сайдак изогнул свои тугие крылья... и высоко всплеснул руками Плоскиня. Адская боль брызнула по всему телу трещинами расколотого стекла. В узгах рта залопалась чёрная пена, брызнула горячей росой на холку коня. Плоскиня сорвался с седла, будто с крепостной стены: сильно и тяжисто, растопырив пальцы...
