— Знаю! — лютея глазами, отрезат Удалой.
— Татары, как пить дать, зайдут нам в тыл! Здесь смерть — надо спасаться!
— Поздно отступать! — Мстислав вдруг захохотал, хлопая по холке жеребца зятя. И так же вдруг оборвал смех, по-волчьи щёлкнув зубами: — Панцирникам занять оборону! И, сдерживая нехристя, перекатом, пе-ре-ка-том... отходить к обозу! Ясноок! — Князь выхватил из толпы окружавших лицо оруженосца. — Всё постиг? Тогда — фыр-р! Жги! Оповещай воевод!
Ясноок сорвал с места коня, а Мстислав добил начатое:
— Татарва ждёт от нас бегства. А то не жирно? Жахнем им в лоб! По рогам!! Возьмём гадовье за хиршу!
[267] Отобьём переды, и к своим! К повозкам, там ростовцы, там галичане мои с Булавой. Там... наша смерть, зять Данила! А здесь погодь! Нуть, каково? — Удалой прищурил глаз, словно прицеливаясь, и прочеканил с вызревшей ярью: — Мне б токмо до головы их, Кощея, добраться.
— Верно, брат, ежли тотчас не отступить пешцам, кончаем дружину в чистом поле. А с атакой... хоть и рисково, ан любо.
— Так какого беса ждём? — Мстислав с шипящим свистом вырвал из ножен меч. — В бой!
— В бой! — Глаза волынцев вспыхнули гневом.
— Лучники-и! Прикройте нас! — рявкнул воевода Стрелец. — Дружина-а, сомкнуть ряды!
Сверкающий ливень мечей вспыхнул на слепом бельме солнца, и тут же раздался истошный крик стремянного Митьки Бурьяна:
— Татары-ы! Вон оне!!
— Не ори, дурак! Рожать, что ль, собрался? Чай, зрячие, не глухие! — зыкнул на него Удалой, мгновенье прислушивался к нарастающему грохоту татарских коней и вдруг стально гаркнул: — Да воскреснет Бог! За мно-ой!
* * *
...Тяжко охнула твердь, распятая под множеством копыт. Тысяча латников-волынцев с развевающимися, туго хлопающими на ветру знамёнами ринулась в атаку. Рассыпались лавой, держа строй.
— Вперёд, Русь! Кр-руши их в дыхало, мать!..
Первые три сотни взвыли раскатистым, колеблющимся криком... Крик перенесло к четвёртой и пятой сотням:
— Смелее, братья-а-а! P-ради наших любых!!
— Сметайте всё на своём пути-и! — оглушали рёвом шестая... и десятая сотни.
— За Веру! За Христа-а!!
— Ур-рр-ра-а-а-а-а!!!
...Навстречу, от поймы Калки, воды которой стали красными от крови, сметающей волной катилась татарская конница.
Ближе! Ближе!
Опережая волынцев, выцеживая перьевой свист, прогудели над головами хищные косяки русских стрел... опрокидывая монгольских коней, вгрызаясь в плоть, пробивая доспехи, щиты и кольчуги, — выкосили первые ряды.
Монголы ответили залпом взвизгнувших стрел и — душераздирающим звериным гиком:
— Кху-у! Кху-у-у-у-ууу!!!
* * *
...Фарфоровый аргамак, пламенея пурпуром княжеского плаща и золочёным шлемом, летел раскалённым ядром впереди всех. В его гриве, что была заплетена в косы алыми с золотом лентами, застряли две татарские стрелы, зато щит господина несчётно щетинился ими, как ёж перед волчьей пастью.
С каждой отбитой подковами саженью лик князя Мстислава Галицкого чеканился жёстче: каменел скулами, черствел гневливой складкой рта. В сердцевине его всё одубело, что прежде гоняло кровь, наливая складки и борозды морщин светом и жизнью. Он не слышал ничего, кроме чугунного грохота копыт и железного звона в ушах.
Не слышал и не желал слышать. Олютевшее сердце жаждало одного — крови!
...Первым рухнул с коня мчавшийся на полкорпуса позади Фрол по прозвищу Кафтан — белокурый красивый молодец двадцати трёх лет от роду. Стрела-гадюка влетела ему в правый глаз, ровно под соболью чёрно-карюю бровь... «Прощай, слава! Прощай, красно солнышко! Прощай... родимая сторона...»
Рядом вылетел из седла Черноус, лихой воин — кровь с огнём. Стрела навылет пробила его орущее горло; вторая крылатая стерва застряла меж рёбер, под выпуклым нависом железной брони... «Поклон тебе, отчий дом! Не горюй, отец, не серчай, матушка... Не дотянуться мне боле до вас, родные! Прости и ты, услада-жена! Сбереги детёв малых... Не целовать мне... вихрастых макушек, не люлюшкать на коленях своих бесенят...»
Следом через головы срубленных стрелами коней низверглись сразу сорок латников. Затем ещё два десятка, и тут же ещё три... или пять... Перед всеми ними расстилалась огромная степь без границ — целая страна! — а они, сбившись в кучи, словно летучие мыши, уткнулись в жалкие клочья земли... устремив невидящие глаза кто в чёрное, косматое небо, кто в черепаший панцирь солончака... И из всего этого хаоса смятой травы, расплющенного копытами железа и кожи, ещё хрипящей человеческой и конской плоти торчали стрелы, точно карликовые рощи.
...Но ничего этого не видел князь Мстислав и не желал видеть. Выжженная душа алкала одного — крови!
«Вот оне — упыри!» — ахнуло молотом. Сквозь пот и росу слёз, выбитых ветром, Удалой выхватил из гремящей волны смуглое, как брюква, лицо, на оном пылали аспидной лютостью раскосые глаза; в занесённой к плечу руке мерцал наконечник копья...
«Тебе не жить, тугарин!» — Синие глаза обратились в чёрный лёд.
Враг с силой метнул монгольское копьё, которое покорило полмира, но оно лишь скользнуло по стальному плечу князя.
Кочевник закрылся щитом. Меч Мстислава, на котором горело суровое солнце, с одного удара раскроил щит и развалил монгола до седла.
...Русичи лоб в лоб сшиблись с татарами. Грохот столкновения сотряс небеса, в ужасе содрогнулась земля. Лик солнца затмился столбами вихрящейся пыли. Слышались только жуткие стоны, проклятья, лязг оружия, яростный скрежет зубов.
— Данила-а-а! Веди своих к Калке! Загоняй татарву в реку-у-у! Вперёд! Не страшитесь Тьмы! Настал наш час!
Мстислав Галицкий, с перекошенным лицом, опьянённый схваткой, беркутом ворвался в самую гущу. Слева, справа, спереди зазвенела разящая сталь, высекая снопы искр.
— Не жалкуй, Волынь! В плен не брати! Р-руби иродов в кровину, мать!..
...Багровый, словно из бани, князь Данила Романович, в надрубленной на груди уйгурским булатом кольчуге, лютовал мечом и свирепо рычал:
— Вр-рёшь! Не забрати вам, псы, нашей крр-ови! Не отдадим Руси!
При этом он хэкал, как дровосек, обрушивая сплеча меч, и при каждом ударе прикусывал белой подковой зубов рассечённую губу.
— Иай, урус-шакал! — Монгольский сотник на всём скаку обрушился на волынского князя.
Вспыхнула белой молнией кривая сабля-мингат, но яростней и хватче оказался волынский меч. Под разрубленным шлемом сыро хрястнула кость, и бритая наголо голова развалилась до стального нагрудника. Тело грузно рухнуло наземь.
Князь, распалённый безумием, раскровил шипастыми шпорами шкуру коня; понёсся прочь, рыская огненным взглядом новую жертву; в груди клокотало, из глотки рвался призыв:
