На суровом лице Субэдэй-багатура, в каждой, как саблей, вырубленной черте, морщине, шраме налилось и зардело ожесточённо-мудрое и острое, как отточенная сталь.
— Молчать! — напряжённо, будто перед атакой, скомандовал он.
В душной тишине отчётливо хрипло и зло раздался его гневный голос:
— В битвах и ратном деле я лучше вас знаю... и вкус, и толк! В складках моих одежд ещё сохранился запах прежних боев. Повторяю, ударных сил наших — мало... Пока не выкуешь щит, не укроешься от стрел и копий, пока не рискнёшь жизнью, не победишь врага. А потому, садясь в седло боевого коня и доставая из ножен меч, надо вспомнить заповеди Коренной Орды
[222]... Надо вспомнить, как раньше поступал Величайший. Надо подумать, как бы он поступил сейчас на нашем месте.
— Так открой нам глаза, Мудрец!
— Просвети!
— Надо обмануть урусов... Дать им поесть со своей руки, а когда враг доверится и спрячет когти... бросайтесь, рубите, выпускайте ему кишки! И торжествуйте победу!
На сосредоточенных лицах скользнула тень радости. Всем стало понятно: Субэдэй и не мыслит поворачивать коней в родные кочевья, под могучее крыло великого Чингизхана.
Каждому было ясно, как день: урусов много... Они смелы, упорны и воинственны. Они не бегут от мечей и стрел неприятеля, напротив, они сами ищут врага и идут навстречу!
Знали тысячники и другое: среди вождей «хрисанов» — нет мира. Их «конязи» ненавидят друг друга и готовы отцу и брату перегрызть глотку.
И ещё было ведомо им благодаря языку Плоскини: у врага был свой «Джэбэ»! Пленный урус говорил: «Мстислав Удалой щедро отмечен Богом... Князь отличается крайней смелостью, проницательным умом и победами. Его не пугают ни долгий путь, ни ужасы неведомых дорог...»
Этот «урус багатур Мастисляб», как его окрестили между собой монголы, по словам бродника, воюет всю свою жизнь и до сих пор стяжал лишь «одоление» и «лавры победителя».
Однако радовались монголы тому, что нет у русичей багатура, равного их Субэдэю... Некому будет спасать храброго Мастисляба, когда он попадёт в татарскую западню!
— Вот моё слово, — решительно и круто заявил расчётливый одноглазый старик. — Тот из вас, кто схватит прославленного конязя Мастисляба и сорвёт его золотой шлем, тот лично доставит его к шатру Великого Кагана... А уж он не забудет наполнить его до краёв золотом и наградить героя.
* * *
...В предрассветной дымке следующего дня из орды выступила густая колонна монгольских всадников. Она многовёрстно протянулась через росистую, дышавшую туманами холмистую равнину Калки жирной чёрной гюрзой — и, извиваясь, быстро поползла к Днепру.
На взрыхлённом множеством тысяч копыт шляхе пути тут и там проступали рыже-жёлтые лывы, в пузырящейся ряби которых плавали и тонули развалины конских яблок, выброшенная обрезь кожаных заплат, обрывки дратвы и ниток, какой-то ветоши и прочего хлама, от которого избавлялся уходивший в неведомый рассвет тумен.
...В то утро Джэбэ, прежде чем метнуть своё сильное тело в боевое седло, обнял морду своего скакуна и шепнул в его чуткое карее ухо:
— Я не буду звать тебя конём, буду звать тебя братом. Ты мне лучше брата.
Уткнувшись шелковистыми губами в грудь хозяина, преданный жеребец стоял смирно. В его агатовом глазе отражалась фигура застывшего мрачного воина в кольчуге и китайских доспехах; в лунном призрачном свете он казался вылитым из серебра.
ГЛАВА 15
Княгиня Таисия приняла сокольничего в тереме на своей половине, дав наказ воеводе Огневцу оставить их одних.
Княгиня, по обыкновению, была строга ликом и холодна в обращении. Парчовые одежды её были богато уложены «вороным» соболем, коий неотразимо шёл к её чёрным очам, в которых, как показалось Савке, жила некая степная дичинка, обычно горящая в глазах хищных птиц.
Савка поклонился госпоже в пояс, доложил всё честь по чести. Она быстро и молча оглядела его и сделала знак следовать за нею. Савка пошёл под сухой шелест струящейся парчи и серебристого византийского шёлка. В гриднице, на широком и длинном гостевом столе, пузатился резной ларец, украшенный слоновой костью и дорогими каменьями.
...Изумруды и рубины в золотых венцах переливчатой радугой сверкнули на пальцах Таисии, когда она вынула из бархатного рукава замысловатый ключ и, вставив его в золотую замочную скважину, сделала двойной оборот. Подняв крышку, она извлекла из ларца сафьяновый свёрток. В складках тончайшей кожи сочно, будто маковый цвет, жарко вспыхнула пурпурная ткань. Широким крылатым взмахом благоверная князя Мстислава укрыла хоругвью треть стола.
У Савки мороз пробежал по коже.
Златотканый лик Спасителя ослепил его пламенеющим сиянием и блеском; заставил своим строгим видом испытать сложное боготайное, радостное и одновременно богобоязненное чувство и смиренно опустить глаза.
...Княгиня выждала паузу. Сложила и завернула стяг в сафьян.
— Мой долг выполнен к сроку. Я сделала то, что велел муж мой. — Слова, как тяжёлые дождевые капли на камень, точились скупо. — Передай пресветлому Мстиславу... — Сокольничий встретился с её чёрными, как южная ночь, глазами, направленными на него в упор. Властный, с чуть заметной тревогой взгляд был прям и колок и словно выжигал: «Запомни всё слово в слово и передай как есть». — Так вот, пусть муж мой знает... Мы с сыном любим его. Молимся за него. Любим и ждём невредимым.
Она снова взяла долгую паузу, раздувая, как степная кобылица, тонко и лепо очерченные ноздри, и вдруг вскинула горячие от муки глаза.
— Жаль, что я бессильна изменить ход судьбы... и чем-то большим помочь ему! Но он вождь. Он выполнит свою задачу. Выполнит, потому что он — русич, вскормленный кровью и молоком своей земли. Он воин, рождённый под свист мечей и звон щитов... И он не считает числа врагов, с коими ему предстоит биться.
— Да, моя княгиня, — сокольничий склонил голову, — пресветлый знает: только сильные сердцем и духом могут победить врага.
— Мой отец — Повелитель Степи — говорил мне: «Те, кто пришёл в нашу Дикую Степь с Востока, любят лишь одно — вкус крови».
— Любит сей вкус и меч нашего князя! — Савка встрепенулся, как сокол перед броском. В глазах его вспыхнул воинственный огонь. — Не тревожи своё сердце, княгиня... Пущай токмо сунутся к нам.
— Ты веришь в победу? — В длинных, чуть раскосых разрезах глаз мелькнули далёкие зарницы.
— Я верю в Христа и в моего князя, княгиня.
— Но татары страшны и несметны числом. — В синеве белков мерцало сомнение. — Говорят, их кони и воины осушают реки, а мечи не знают пощады!
