Сколько их? Тридцать полков? Или больше, пятьдесят? А может, сто?
…Огромные крылья подняли птицу к лазоревым аркадам небес — и вот уже блеснула далече, внизу, серебристой дугой излучина могучего Днепра… И где-то там, если гнать коней прямо на север, в полдень можно услышать в дремлющей тишине медные всплески колокольного благовеста матери городов русских — Киева
[6].
…Чёрный крест силуэта падальщика превратился в неподвижную точку, не больше тыквенного семечка, а вскоре и вовсе исчез…
Но войско монголов никуда не ушло — осталось на месте. Здесь, в Дикой Степи, на половецких безбрежных кочевьях, затаилась грозная неодолимая татарская сила, скрываясь и хоронясь от дозоров русичей до последнего страшного дня.
…Одноглазый Субэдэй-багатур
[7] — суровый и непобедимый полководец великого Чингизхана
[8] — цепким взглядом проводил полёт сильной птицы. О, как он завидовал в тайниках души свободе стервятника! Как страстно он хотел бы сейчас обратиться в эту хищную птицу, чтобы так же вольготно летать в любые края, куда кликнет сердце, куда пожелает душа. Но он — нукер Великого Кагана
[9], «Потрясателя Вселенной», краснобородого Чингизхана. Его верный слуга — уже более сорока зим. Он — Барс с Отгрызенной Лапой — так зовут его в Золотой Юрте владыки, так называют его между собой воины. А потому он, Субэдэй, без колебаний направит морды коней своих непобедимых туменов
[10] туда, куда прикажет долг, туда, где повелитель и совет курултая
[11] больше всего нуждаются в его острых саблях. «Бог на небе, каган — божья сила на земле», — заученно прошептали его губы и беззвучно повторили главный завет Чингизхана: «Всегда унижайте и убивайте ваших врагов и возвеличивайте ваших друзей».
Субэдэй, оставаясь в седле, бросил равнодушный взгляд на распростёртое тело у копыт своего коня. Падальщики уже сделали дело — успели выклевать глаза чернобрового юноши и искалечить его лицо, ещё сохранившее гордые, мужественные черты.
За спиной полководца послышались крики воинов, погонявших лошадей; громче загремели боевые барабаны и сигнальные рожки сотников, но старый Барс с Отгрызенной Лапой и бровью не повёл. Субэдэй знал — орда исполняет его волю. Ещё вчера, на закате, он отдал войску приказ: «Утром, после крика петуха, строиться на равнине позади кургана».
Внезапно мысли его прервал голос подбежавшего тургауда
[12]: припав на одно колено и в почтении склонив голову, телохранитель доложил:
— Прибыл Джэбэ-Стрела
[13]. За ним следует весь его отряд — десять тысяч всадников.
— Где он? — Грозный старик недоверчиво покосился на тургауда, по-рысьи прищурил единственный глаз.
— Нойон
[14] у твоей Белой Юрты, бесстрашный! Сейчас поднимается на курган… Он жаждет видеть тебя.
Субэдэй пришпорил чёрного, как ночь, скакуна арабских кровей… Джэбэ, прославленный воин и храбрец, которого хранят боги от копий и мечей врагов, все последние дни не выходил из головы старика. Шесть дней назад по его приказу нойон бросился со своими воинами по кровавым следам разбитых кипчаков
[15] воеводы Яруна
[16]… И вот — Джэбэ здесь!
Субэдэй натянул повод у своей большой юрты на холме, где около рогатого пятихвостого бунчука были по кругу воткнуты в землю десять высоких копий с пёстрыми бунчуками тысячников отряда. Теперь весь тумен был в сборе и гудел осиным роем на равнине.
Из-за юрты, в плотном оцепе личной охраны, показался высокий, широкогрудый багатур
[17] в остроконечном шлеме и чешуйчатой броне. Вид его был ужасен, как у бога войны — Сульдэ. Он весь до бровей был забрызган кровью и словно изъеден бурой кипчакской пылью. В таком виде Джэбэ было непросто узнать, но Субэдэй узнал и, подняв руку в приветствии, спешился.
