Гретхен оторвала клочок туалетной бумаги.
– Тогда пойди и скажи ему, что тебе жаль, – посоветовала Гретхен.
– Ничего мне не жаль! Ни капельки! – заявила Магда с ухмылкой. – Я бы его с утра до ночи колотила!
– Ну Магда! – проговорила Гретхен.
– Нет, правда! – продолжала Магда. – Он меня просто бесит! Как посмотрю на него, так прямо руки чешутся – хочется поддать!
– Ну Магда! – повторила Гретхен: ничего лучшего ей в голову не пришло.
– А теперь еще мама застряла у него там – утешает! – пробурчала Магда. – А у меня пуговица на красном платье оторвалась! Неизвестно, сколько она еще будет этого придурка утешать! А потом скажет, что ей некогда!
– Магда, если ты сейчас уберешься отсюда и оставишь меня на минутку в покое, – сказала Гретхен, – я выйду и пришью тебе пуговицу!
– Честно? – строго спросила Магда.
– Честно-пречестно! – ответила Гретхен.
Четверть часа спустя Магда, сердитая и надутая, вышла с папой из дома. В красном платье. Оторвавшаяся пуговица была на месте, но только держалась на одном-единственном стежке, а длинная красная нитка с иголкой на конце болталась у Магды на груди.
Гретхен не успела пришить пуговицу как следует, потому что ей помешал телефонный разговор с Хинцелем. Хинцель сообщил ей, что ему сегодня совершенно не хочется работать и поэтому он поедет в Оттакринг, в бассейн, где и будет трепетно ждать Гретхен после школы.
Гретхен потребовалось немало времени, чтобы уговорить Хинцеля поехать не в Оттакринг, а на Дунай. Потому что в Оттакринге после уроков будет торчать весь ее класс, включая Флориана! Идти в бассейн, если там будут и Хинцель, и Флориан, ей совершенно не улыбалось. Никакого удовольствия, а сплошная морока! Она уже несколько раз участвовала в подобных экспериментах и повторять их не имела ни малейшего желания!
Магда, конечно, не могла ждать, пока Гретхен уговорит Хинцеля поехать на Дунай. Магда зависела от папы. Потому что он отвозил ее в школу на машине, а школа ее находилась на другом конце города.
Сидя в машине, Магда попыталась сама пришить пуговицу. И у нее это получилось. Правда, некоторые стежки шли поверх пуговицы, а не снизу, но Магда все равно была страшно горда собой. Вот только папа, вместо того чтобы ее похвалить, сказал:
– Бедная девочка!
Почему она бедная, Магда так и не поняла. Но это ее нисколько не расстроило. Магда уже давно смирилась с тем, что взрослые часто говорят какие-то непонятные вещи и действуют тоже не очень понятно.
Глава пятая,
в которой Гретхен удается провести несколько беззаботных часов подряд – сначала два, а потом еще один
Каждую среду мама с Гретхен устраивали себе маленький сепаратный «девичник». Гретхен сразу после школы приезжала к маме на работу, и мама брала себе двухчасовой обеденный перерыв. Эти два часа они проводили в маленьком итальянском ресторане. «Маленьким» они между собой называли этот ресторан потому, что был еще «большой» итальянский ресторан, куда они ходили только с папой и только за его счет – цены там кусались. Папа у Гретхен был человек широкий, особенно когда дело касалось еды. Если после трапезы он чувствовал, по его собственному выражению, «глубокое удовлетворение» и полагал, что желудок удалось «ублажить в полной мере», он охотно выкладывал на серебряный подносик с тряпичным конвертиком две солидные купюры и не вникал, сколько сдачи принес назад официант, оставляя щедрые чаевые.
Гретхен любила эти двухчасовые посиделки с мамой. Дома им не удавалось толком пообщаться, потому что мама была все время занята – то Магдой, то Гансиком, то папой. Времени хватало только на то, чтобы быстренько обсудить текущие вопросы. Любой мало-мальски серьезный разговор между ними заканчивался тем, что кто-нибудь из домочадцев встревал в беседу и громогласно сообщал о своих насущных потребностях, стараясь всеми доступными средствами положить конец затянувшемуся общению мамы и Гретхен. Вот почему мама с Гретхен так любили свои «счастливые среды», когда можно было вдоволь наговориться. Частенько к ним присоединялась и мамина подруга Мари-Луиза, но она забегала на полчаса, просто поболтать с Гретхен, и никогда не оставалась дольше. Она знала, что Гретхен с мамой есть что обсудить между собой!
Нередко в обществе Мари-Луизы на Гретхен накатывали ностальгические чувства. Ей вспоминалось то время, когда они с мамой и Магдой жили у Мари-Луизы. В воспоминаниях это время рисовалось ей как совершенно чудесное – веселое и без всяких сложностей. В любом случае, тогдашняя жизнь виделась Гретхен гораздо менее запутанной и гораздо более радостной, чем нынешняя условно счастливая жизнь в кругу отреставрированного семейства.
Гретхен честно старалась подавить в себе малейшие признаки этой ностальгии, потому что подозревала, что дело тут, наверное, не в том, что ей так не хватает Мари-Луизы, Пепи и кота Зеппи, а скорее всего в том, что она никак не может заново привыкнуть к Гансику и папе. Она предпочитала гнать от себя такого рода мысли – из страха додуматься до чего-нибудь неприятного. В основе ее моральных принципов лежала безусловная любовь к отцу и брату, и никакие мечты о том, чтобы не видеть их никогда, с этими принципами не сочетались.
Но в эту среду Мари-Луиза не смогла прийти, и поэтому никакие ностальгические чувства, которые нужно было бы подавлять, Гретхен не грозили.
Мари-Луизе пришлось взять больничный, потому что Пепи стал жертвой какого-то особо коварного летнего гриппа, а старушка-соседка, которая обычно присматривала за ним, когда он болел, сама слегла с таким же гриппом.
– С ума сойти можно! – сказала мама Гретхен. – Каждый раз, когда у Мари-Луизы какое-нибудь важное дело, Пепи умудряется заболеть! Прямо как специально!
– А какое у нее важное дело? – спросила Гретхен, а про себя подумала: «У Мари-Луизы всегда дела, и все важные! Что же, теперь Пепи и не заболеть?»
– Завтра и послезавтра у нее конгресс, на котором она обязательно хотела быть! – объяснила мама.
– Что за конгресс? – поинтересовалась Гретхен.
– Да что-то там такое опять эзотерическое! – сказала мама.
– Ах вот оно что, – проговорила Гретхен. – Тогда невелика беда, если пропустит!
– Но для нее это очень важно! – возразила мама и подозвала официанта Марио.
Официант Марио в действительности звался Руди. Но имя Руди совершенно не подходит итальянскому ресторану, поэтому шеф переименовал Руди в Марио.
Он проигнорировал мамин призыв.
– Я позвонила Мюллер, – сообщила мама, – спросила, не может ли она завтра-послезавтра посидеть с Пепи.
Мюллер была домработницей у Закмайеров. Она приходила два раза в неделю, на пять часов, и делала общую уборку.
Мама опять помахала Марио. Она хотела заказать еще два эспрессо. Марио, хотя и заметил наконец мамино махание, подходить не торопился.
