Дома Гретхен рассказала маме о папиной «приходящей подружке» и очень удивилась тому, как та отреагировала на это известие. Мама жаждала узнать побольше подробностей и деталей. Но поскольку Гретхен видела только пальто неведомой дамы, то мама начала выспрашивать о пальто: дорогое оно или дешевка, красивое или нет, и какого фасона – молодежного или скорее взрослого. Когда же Гретхен сообщила, что видела на подкладке этикетку «Армани», мама явно огорчилась.
– Значит, точно не Шпицигман! – разочарованно сказала она.
Шпицигман – так звали папину секретаршу, тощую особу лет за тридцать, у которой всегда было такое выражение лица, будто ее замучила изжога, хотя, судя по ее сухопарой фигуре, с желудком у нее проблем не было.
Гретхен показалось странным, что мама, основываясь только на описании пальто, исключила госпожу Шпицигман из круга подозреваемых и что это обстоятельство ее огорчило.
– Это не может быть Шпицигман, – объяснила мама, – потому что она ни за что на свете, даже если бы у нее были деньги, не завела бы себе «Армани»! Ее фантазии хватило бы разве что на «Родье» или какую другую старушечью «классику»!
– Да и вообще, папа все-таки не сумасшедший, чтобы заводить роман со своей секретаршей! – высказала свое мнение Гретхен.
– Но кто же все-таки это мог быть? – Мама никак не могла успокоиться, как будто важнее этого вопроса не было ничего на свете.
Гретхен это показалось абсолютным ребячеством.
– Если бы я знала, что тебя так будут интересовать личные данные папиной подружки, я пошла бы в спальню и попросила бы предъявить паспорт, – язвительно сказала она.
Мама смутилась.
– А что в этом такого? – попыталась оправдаться она. – Мне все же небезразлично, что там с папой происходит, хотя и мы не живем сейчас вместе! Мне хочется, чтобы у него все было хорошо!
– Ага, и поэтому ты просто мечтаешь, чтобы он захороводился со Шпицигманшей! – Гретхен покрутила пальцем у виска. – Расскажи кому-нибудь другому! Тебе совсем не улыбается, чтобы у него завелась какая-нибудь нормальная красивая тетка!
– Чушь собачья! – возмутилась мама.
– Вот именно что чушь! – парировала Гретхен. – Если бы ты просто ревновала, я бы еще поняла. Но ты нисколько не ревнуешь! Ты просто как последняя мелкая вредина хочешь, чтобы ему досталась эта сухопарая страшила Шпицигман!
– Чушь собачья! – повторила мама.
– Я и говорю, что чушью занимаешься! – согласилась Гретхен.
На этом мама прекратила разговор, заявив, что Гретхен еще не созрела до того, чтобы как следует разобраться в подобных вещах.
– Зря боишься! – крикнула Гретхен маме вслед, когда та направилась вон из комнаты. – Папина подружка тебе наверняка в подметки не годится!
Гретхен сказала это совершенно искренне. Мама выглядела теперь совершенно потрясающе. И так считала не только Гретхен. Несколько дней назад к ней подошел Отто Хорнек и сказал, что ее мама выглядит так, что всем мамам в школе сто очков вперед даст.
– Суперская тетка! – похвалил он.
В воскресенье днем нежданно-негаданно заявился Хинцель, даже не позвонив заранее. Мама с Мари-Луизой встретили его как блудного сына. Магда с Пепи были на седьмом небе от счастья. Они повисли на Хинцеле и тут же принялись теребить его, наперебой предлагая поиграть в сто разных игр.
– Отстаньте вы от Хинцеля! – строго сказала Мари-Луиза и отогнала от гостя настырных малышей. – Он же не к вам пришел, а к Гретхен!
– Нет, к нам! – заверещали хором Магда с Пепи, но все же отлепились от Хинцеля и отправились смотреть детскую передачу по телевизору.
Гретхен села рядом с Хинцелем. Молча она принялась сопеть, жевать прядку волос и отчаянно хрустеть пальцами. «Ну вот, сейчас начнется! – думала Гретхен. – Сейчас заведет свою обычную песню, напомнит о проклятом поцелуе, которым я, ослабленная болезнью, наградила его и который он, судя по всему, интерпретировал как признание в любви, а потом потребует, чтобы я подкрепила это символическое признание конкретными практическими шагами!»
Но ничего подобного не произошло. Хинцель ничего не потребовал, только чаю попросил, а получив его, выказал глубокое удовлетворение.
– Замечательно! – сказал он. – Как у тебя хорошо!
Насладившись чаем, он вдруг сообщил:
– А знаешь, я умею только гладью вязать. Покажешь, как вязать резинкой?
Гретхен совершенно опешила, но поднялась и пошла за спицами и шерстью.
– Я ведь послушный зайчик, а всякий уважающий себя зайчик должен уметь вязать хотя бы резинкой! – изрек Хинцель.
Гретхен набрала тридцать петель.
– А чтобы ты поверила, что я настоящий зайчик, я пришел к тебе взять урок, – продолжал Хинцель. Гретхен опустила вязанье на колени. – Иначе ты будешь думать, что я мечтаю только о том, чтобы тебя в постель затащить.
– Сначала два ряда простых петель, один лицевой, другой изнаночный, – принялась объяснять Гретхен, сосредоточенно работая спицами.
– Обо мне все говорят, что я зажатый, – Хинцель, похоже, не собирался съезжать с намеченной темы. Гретхен еще ниже склонилась над вязаньем, спицы только так и мелькали у нее в руках. – Я вовсе не зажатый. Просто я не считаю для себя возможным приставать к кому-нибудь со своими потребностями. Мне это кажется последним делом. – Хинцель взял вязанье у Гретхен из рук. – Но и прикидываться до бесконечности, будто у меня и вовсе нет желаний, я тоже не могу.
– Лицевые делаешь как обычно, а изнаночные идут с накидом перед каждой петлей! – сообщила Гретхен.
– А что такое накид? – спросил Хинцель.
Вязание такая штука, что словами, бывает, не объяснить, проще показать. Вот почему Гретхен встала, вложила Хинцелю в руки спицы и продемонстрировала ему, как делать накид, – теперь они вязали, так сказать, в четыре руки.
– Если у тебя когда-нибудь возникнет потребность разделить со мной ложе, только скажи, я всегда готов! – сказал Хинцель. – Но вообще-то я вполне могу удовлетвориться и тем, что мое общество тебе не противно. Это уже немало!
– Совсем не противно! – подтвердила Гретхен и покраснела до самых ушей.
– Ну и чудненько! – воскликнул Хинцель. – А теперь убери-ка свои лапы, я сам попробую!
Гретхен убрала руки со спиц.
– Хинцель, какой ты все-таки милый! – проговорила Гретхен.
– Да, таких еще поискать! – отозвался Хинцель и тут же разразился проклятиями в адрес противной петли, которую как раз упустил.
В понедельник, на втором уроке, у Гретхен в классе произошла страшная буча. Вторым уроком у них была латынь. Учитель раздал контрольные работы, которые они писали две недели назад. Контрольная была зашибись. Две трети класса заранее уже приготовились к тому, что получат двойки и потому работу будут переписывать все, как того требовал школьный устав при таком количестве неудовлетворительных отметок. Но латинисту явно не хотелось заморачиваться с переписыванием и опять проверять такую кучу тетрадей. Поэтому он схитрил: чтобы совсем провальных работ было меньше, чем две трети, он поставил некоторым три с двумя минусами, хотя в любой другой ситуации за такое, глазом не моргнув, влепил бы чистую двойку.
