Устав от бессмысленного созерцания витрин, Гретхен зашла с расстройства в кафе-мороженое и съела огромную порцию из нескольких шариков, выбрав себе шоколадное, малиновое и ромово-сливочное мороженое. От подобного угощения в животе поднялась настоящая буря: голодный желудок яростно протестовал против такого издевательства над собой, недовольный тем, что за весь день ничего не получил, кроме горького кофе и ледяной сладкой каши.
Гретхен срочно понадобилось в туалет! В крошечном кафе туалета не было. Гретхен быстро расплатилась и выскочила на улицу в надежде найти поблизости общественное заведение. Она вспомнила, что общественный туалет есть чуть подальше, через несколько улиц. Втянув живот, она рванула туда. Но там на дверях болталась табличка: «Временно закрыто». Гретхен впала в панику. Ее так крутило, что она уже не знала, как сдержаться, – еще немного, и будет поздно!
Пот выступил у Гретхен на лбу. Хоть бы нашлось какое-нибудь кафе! Или госучреждение. В госучреждениях ведь всегда имеются туалеты общего пользования. Или просто зайти в какой-нибудь магазин и попросить воспользоваться удобствами? Вроде как это допускается! Но как-то стыдно проситься… Хотя стыднее будет, если она сейчас оконфузится прямо в центре города! Гретхен не нашла ни кафе, ни госучреждения. Она лихорадочно думала, куда же ей податься – в ювелирную лавку, в парикмахерскую, в ателье или в магазин кожаных изделий. Ни то, ни другое, ни третье не годилось! Если бы там хотя бы не было клиентов! Но в каждом из них кто-нибудь да топтался! К тому же в животе у Гретхен уже так бурлило, что она не была уверена, дотерпит ли вообще, – пока дойдешь, пока спросишь разрешения, пока добежишь до туалета… Гретхен уже готова была сдаться и мужественно смириться с печальным исходом дела, как тут в ее воспаленном сознании мелькнула спасительная мысль: как же она забыла! Ведь тут совсем рядом мамина работа! Гретхен вспомнила Хинцеля: «Нужда – хороший советчик! В последнюю минуту всегда находится выход!» – часто говорил он. Золотые слова! Гретхен живо представила себе вестибюль у мамы на работе и четыре двери с табличками «WC». Эта чудесная картина помогла ей на какое-то время обуздать разбуянившийся кишечник. Гретхен помчалась со всех ног: ей нужно было пробежать квартал, свернуть за угол, еще квартал – и она у цели! Взбегая по лестнице социальной службы, где работала мама, Гретхен на ходу расстегнула пуговицу на поясе джинсов и молнию – и вот она уже плюхнулась на унитаз! Какое облегчение! Она просидела в туалете дольше, чем было нужно, приходя в себя от этого приключения. Дождавшись, когда на лбу не останется ни капельки пота, она вышла как заново рожденная в вестибюль и отправилась наверх – навестить маму. Мамы в ее кабинете не оказалось. Но ее сумка была тут, и рабочий календарь лежал на столе, и полная чашка кофе стояла рядом. Значит, мама еще не ушла домой. В соседнем кабинете, соединявшемся с маминым смежной дверью, обычно сидела Мари-Луиза. Дверь была открыта. Гретхен заглянула к Мари-Луизе. Но и там было пусто. Гретхен уселась за мамин письменный стол и бросила взгляд на рабочий календарь. В три часа – Шобер, было отмечено там. Часы показывали без десяти три. Через десять минут, стало быть, должен появиться Шобер. Мама о нем рассказывала. Ему было двадцать пять лет, девять из которых он провел в тюрьме. Теперь мама пыталась помочь ему не угодить туда снова. Без особых шансов на успех, как она считала. Гретхен постаралась представить себе, как мама разговаривает с этим Шобером, и не смогла. Дома мама не очень-то распространялась о своей работе, потому что любой разговор на эту тему заканчивался ссорой с папой. Папе были «глубоко отвратительны» все эти люди, с которыми возилась мама. Папины суждения о маминых подопечных доводили маму до белого каления. Он, например, мог сказать: «Кто один раз побывал в тюрьме, того уже ничем не исправишь!», или: «Вас послушать, так сами жертвы во всем виноваты, а преступники ни при чем!», или: «Что ты вечно мне о каких-то там „обстоятельствах“ рассказываешь? В нашем обществе никого не заставляют становиться преступником!»
Гретхен погрузилась в размышления о том, насколько мама удовлетворена своей работой, если количество успешно социализировавшихся бывших преступников остается достаточно скромным. В этот момент в соседнюю комнату зашли Мари-Луиза с мамой. Гретхен их не видела, потому что сидела спиной к кабинету Мари-Луизы, но зато все прекрасно слышала.
– Ты сказала ему? – спросила Мари-Луиза.
– Вчера еще, – ответила мама. – Обиделся и разозлился. Как водится.
Гретхен уже хотела было крикнуть «Мам, я тут!», но притормозила, потому что мама продолжала говорить:
– Он вроде как опять завязал. Но у него это уже превратилось в рутину – ходит по кругу. С меня хватит! Он прекрасно знал, что я замужем и у меня есть дети! Ежу понятно, что мне мои дети важнее, чем он!
– Нет, эти мужики один другого чище! Все эгоисты, думают только о себе! – сказала Мари-Луиза. – Ну а ты-то сама как? Переживаешь?
Гретхен не стала дожидаться, что ответит мама. Стараясь не шуметь, она тихонько встала с маминого стула, пробралась на цыпочках к двери и выскочила в коридор, надеясь, что мама ее не заметила.
Глава тринадцатая,
в которой Гретхен разглядывает морской утес, сердится из-за того, что не обнаруживает там для себя ничего интересного, и добровольно берет на себя ночное телефонное дежурство
Во вторник Гретхен как порядочная явилась в школу и честно отсидела пять часов: ее никто не беспокоил, и она тихо подремывала, ни во что не включаясь. Со стороны одноклассников тоже никаких будоражащих сведений относительно Флориана и его высказываний в адрес Гретхен не поступало. Флориан относительно нее вообще никак не высказывался! Предложенные Гретхен принципы христианского человеколюбия, похоже, возымели свое действие!
Это отметила даже Габриэла.
– Мое почтение, старушка! – сказала она на большой перемене. – В очередной раз ты оказалась права!
Гретхен договорилась с папой, что он в час заедет за ней в школу. Они собирались поехать покупать купальник и босоножки. У папы, конечно, не было того изысканного вкуса, какой отличал Хинцеля, прекрасно умевшего выбирать для Гретхен одежду, но зато у папы имелся солидный кошелек, который он охотно вынимал из кармана по первой просьбе. Правда, он немало удивлялся тому, что какие-то три «тряпочки», из которых шились бикини, стоят дороже, чем футболка приличного размера, но тем не менее он покорно доставал необходимую сумму и расплачивался. А когда у него заканчивалась наличность, он спокойно пускал в ход свои карточки – American Express и Diners Club Card. Гретхен никогда не приходилось просить: «Пап, купи мне, пожалуйста, еще…» Наоборот, это папа ей все время предлагал: «Гретхен, не хочешь купить еще…»
Если бы у Гретхен были менее скромные потребности, то поход за купальником и босоножками закончился бы тем, что домой она вернулась бы обвешанная ворохом пакетов с модными покупками. За один свой обеденный перерыв папа, глазом не моргнув, мог потратить столько денег, сколько иные люди в месяц не зарабатывают. Но, отрешаясь от того, что Гретхен вообще шмотками особо не интересовалась и обходилась малым, она в принципе не вполне понимала, может ли папа с чистой совестью так сорить деньгами. В семье Закмайеров о деньгах не принято было говорить; разве что иногда в разговорах проскальзывало, что папа зарабатывает «хорошо», а мама «совсем не очень». Но их общий доход, дескать, таков, что беспокоиться абсолютно не о чем. Правда, время от времени Гретхен попадались на глаза папины выписки по счетам из банка, и она с удивлением обнаруживала, что папа в большом минусе. Если же Гретхен, от природы склонная к экономии и бюджетной дисциплине, спрашивала папу об этом, он только смеялся и говорил, что его минус – это так себе, мелочевка, потому что у него колоссальный лимитный кредит и что сегодня у любого порядочного человека имеются долги в силу специфики отечественной экономики, ориентированной на сохранение рабочих мест. Экономика, говорил папа, должна процветать, а процветать она может только тогда, когда люди радостно тратят свои честно заработанные деньги, а не маринуют их в кубышке.
