Кандалы упали с запястий и лодыжек Герофилы, обнажая ужасные красные кольца ожогов. Герофила отшатнулась назад, прижимая руки к груди. Она выглядела скорее охваченной ужасом, нежели благодарной.
— Мэг МакКэффри, нет! Ты не должна была…
Какую бы загадку она ни собиралась задать нам, по горизонтали или вертикали, это уже не имело значения. Цепи и кандалы снова соединились, полностью восстановившись. Затем они рванули, словно атакующая гремучая змея — ко мне, а не к Герофиле. Они закрепились на моих запястьях и лодыжках. Боль была такой сильной, что сначала они показались мне прохладными и приятными. Затем я закричал.
Мэг ещё раз ударила по расплавленным звеньям, но сейчас они отразили её клинки. С каждым ударом цепи стягивались сильнее и тянули меня к земле. Всей своей ничтожной силой я боролся с ними, но быстро понял, что это была плохая идея. Сражаться с этими кандалами было все равно, что прижимать запястья к раскалённой сковороде. Я почти потерял сознание из-за мучений, а запах… о, боги, мне не нравился запах Лестера во фритюре. Только оставаясь абсолютно безучастным, позволяя кандалам указывать мне, что делать, я мог держать боль на уровне просто мучительной.
Медея засмеялась, явно наслаждаясь моими извиваниями.
— Молодец, Мэг МакКэффри! Я собиралась сама сковать Аполлона, но ты сэкономила мне заклинание.
Я упал на колени.
— Мэг, Гроувер, уведите сивиллу отсюда. Оставьте меня!
Ещё один храбрый жест самопожертвования. Я надеюсь, вы ведёте счёт.
К сожалению, мой совет оказался бесполезным. Медея щёлкнула пальцами. Каменные плиты переместились по поверхности ихора, отрезав платформу сивиллы от любого выхода.
Позади волшебницы два её охранника прижали Креста к полу. Он спиной сполз по стене вниз. Его скованные руки упрямо цеплялись за моё боевое укулеле. Левый глаз пандоса опух. Губы были разбиты. Два пальца правой руки были согнуты под неестественным углом. Когда он встретил мой взгляд, лицо его исказилось от стыда. Мне хотелось убедить его, что он не подвёл нас. Мы не должны были оставлять его одного на карауле. И, несмотря на два сломанных пальца, он всё равно смог бы использовать фингерпикинг
[26].
Но я едва был в состоянии здраво мыслить, что уж говорить об утешении моего юного ученика.
Два охранника раскрыли свои огромные уши и пролетели через всю комнату, позволяя горячим восходящим потокам воздуха нести их к разным плитам рядом с углами нашей платформы. Они подняли лезвия своих кханд и встали наготове — просто на тот случай, если мы окажемся настолько глупыми, что попробуем перепрыгнуть.
— Вы убили Тембра, — прошипел один.
— Вы убили Пика, — сказал другой.
Медея усмехнулась.
— Видишь, Аполлон, я взяла с собой парочку крайне заинтересованных добровольцев! Остальные тоже требовали, чтобы я взяла их сюда, но…
— Снаружи ещё больше? — спросила Мэг.
Нельзя было сказать, нашла ли она эту мысль полезной («Ура, меньше убивать сейчас!») или угнетающей («Уу, больше убивать потом!»).
— Конечно, моя дорогая, — сказала Медея. — Даже если у вас есть какой-то глупый план, как пройти мимо нас, это не будет играть никакой роли. Ну и Флаттер с Децибелом не дадут этому случиться. Так ведь, мальчики?
— Я Флаттер, — сказал Флаттер.
— Я Децибел, — сказал Децибел. — Можем мы теперь убить их?
— Пока что нет, — ответила Медея. — Аполлон сейчас там, где он мне и нужен, готовый к распаду на частицы. Остальные, просто расслабьтесь. Если вы попытаетесь помешать, я скажу Флаттеру и Децибелу убить вас. Потом ваша кровь прольётся в ихор, что испортит чистоту смеси, — она развела руками. — Ну вы понимаете. Испорченный ихор нам не подойдёт. Для этого рецепта мне нужна лишь сущность Аполлона.
Мне не понравилось, что она говорила обо мне, как будто я уже умер и был всего лишь ещё одним ингредиентом, ничуть не важнее, чем жабий глаз или сассафрас.
— Я не распадусь на частицы, — прорычал я.
— О, Лестер, — сказала она. — Именно это ты и сделаешь.
Цепи затянулись ещё сильнее, заставив меня упасть на все четыре конечности. Я не мог понять, как Герофила терпела эту боль так долго. Впрочем, она всё ещё была бессмертной. А я нет.
— Давайте начнём! — воскликнула Медея.
И начала своё заклинание.
Ихор засветился белоснежным светом, обесцвечивая комнату. Под кожей у меня словно завозились крохотные каменные плитки с острыми краями, сдирающие с меня смертную оболочку и перекраивающие меня в некую загадку, среди ответов на которую не было Аполлона. Я закричал и начал что-то лопотать, должно быть, мольбу о пощаде. К счастью для того небольшого достоинства, что у меня осталось, я не смог внятно произнести ни слова.
Краем глаза, в туманных глубинах моих мучений, я смутно осознавал, что мои друзья пятятся назад, напуганные дымом и огнём, извергающимися из трещин в моём теле.
Я не винил их. Что они могли сделать? В тот момент вероятность взорваться у меня была выше, чем у семейного набора гранат для веселья из магазина Макрона, а моя оболочка даже и близко не была такой защищённой от вскрытия.
— Мэг, — сказал Гроувер, возясь со своей свирелью, — я собираюсь сыграть песню о природе. Посмотрим, смогу ли я прервать это заклинание или, возможно, позвать помощь.
Мэг сжала свои клинки.
— При такой жаре? Под землёй?
— Природа — это всё, что у нас есть! — ответил он. — Прикрой меня!
Он начал играть. Мэг стояла наготове, подняв свои мечи. Даже Герофила помогала: стиснула кулаки, готовая показать пандаи, как сивиллы разбирались с отморозками когда-то в Эритрее.
Пандаи, похоже, не знали, как реагировать. Они сморщились от звука свирели, обернув головы ушами, как тюрбанами, но не атаковали. Медея велела им не делать этого. Мелодия Гроувера звучала неуверенно, и они явно испытывали то же самое по поводу того, считать ли её актом агрессии.
Я тем временем пытался противиться тому, чтобы меня свежевали, пока ничего не останется. Каждая кроха моей силы воли инстинктивно пыталась удержать меня в целости. Я был Аполлоном, не так ли? Я… я был прекрасен, и люди любили меня. Я был нужен миру!
Чары Медеи подрывали мою решимость. Её древние колхидские слова пробивались в мой разум. Кому нужны эти старые боги? Кого волнует Аполлон? Калигула куда интереснее! Он лучше подходит этому современному миру. Он соответствует ему. Я нет. Почему бы мне просто не исчезнуть? Тогда я был бы в покое.
Боль — интересная вещь. Ты думаешь, что достиг своего предела и просто не можешь чувствовать себя более вымученным. Затем ты открываешь, что возможен и новый уровень агонии. И ещё один. Каменные плитки под моей кожей резали мою плоть, рвали её, перемещались, и по всему моему жалкому смертному телу разгорались солнечными вспышками огни, прожигавшие дешёвый арктический камуфляж по скидке из магазина Макрона. Я забыл, кто я такой и зачем сражался за то, чтобы остаться в живых. Я так сильно хотел сдаться, просто для того, чтобы боль прекратилась.
