— По звуку похоже на монстра, — решил Гроувер. — Должны ли мы помочь?
— Как? — спросила Мэг.
В её словах был смысл. Шум эхом отдавался со всех сторон, и невозможно было понять, из какого коридора он исходил, даже если бы мы могли выбрать наш путь, не решая загадок.
— Нам нужно продолжать идти, — решил я. — Думаю, внизу у Медеи на страже стоят монстры. Это, должно быть, один из них. Я сомневаюсь, что она очень обеспокоена тем, что они время от времени попадают в огонь.
Гроувер поморщился.
— Не думаю, что это правильно — оставлять его страдать.
— Кроме того, — добавила Мэг, — что, если один из этих монстров спровоцирует вспышку огня, которая пойдёт в нашу сторону?
Я уставился на свою юную хозяйку.
— Да ты сегодня прямо источник мрачных вопросов. Мы должны верить.
— В сивиллу? — спросила она. — В эти злобные ботинки?
У меня не было ответа для неё. К счастью, меня спасло запоздалое появление следующей загадки — трёх золотистых строчек на латыни.
— О, латынь! — сказал Гроувер. — Подождите. С этим я справлюсь, — он прищурился, рассматривая слова, затем вздохнул. — Нет. Не справлюсь.
— Серьёзно? Ни греческого, ни латыни? — сказал я. — Чему вас учат в школе сатиров?
— В основном, ну, знаешь, важным вещам. Таким как растения.
— Спасибо, — пробормотала Мэг.
Я перевёл загадку моим менее образованным друзьям:
— Надо теперь рассказать об изгнанье царя.
Был последним царем над римским народом.
Несправедливый человек, дюжий, однако, в бою.
Я кивнул.
— Полагаю, что это цитата из Овидия.
Ни один из моих товарищей не выглядел впечатлённым.
— Ну и какой ответ? — спросила Мэг. — Последний римский император?
— Нет, не император, — сказал я. — В самые первые дни Рима городом правили цари. Последний из них, седьмой, был свергнут, и Рим стал республикой.
Я попытался вернуться мыслями к Римскому царству. Весь этот временной период был для меня немного туманным.
Мы, боги, всё ещё находились в Греции. Рим для нас был чем-то вроде захолустья. Последний царь, впрочем… его личность навевала некоторые плохие воспоминания.
Мэг разбила мои грёзы.
— Что значит дюжий?
— Это означает сильный, — сказал я.
— Звучит непохоже. Если кто-то назовет меня дюжей, я его ударю.
— Но ты действительно дюжая во владении оружием.
Она ударила меня.
— Оу.
— Ребята, — сказал Гроувер. — Так как звали последнего римского царя?
Я подумал.
— Та… хм. Я только что помнил, но сейчас забыл. Та… что-то там.
— Тако? — любезно подсказал Гроувер.
— С чего бы у римского царя было имя Тако?
— Не знаю, — Гроувер потёр живот. — Потому что я голоден?
Дурацкий сатир. Теперь я мог думать лишь о тако. Затем ответ вернулся ко мне.
— Тарквиний! Или Тарквиниус на латыни.
— Ну и который из них? — спросила Мэг.
Я изучил коридоры взглядом. В крайнем левом тоннеле, похожем на большой палец, было десять клеток, как раз для имени Тарквиниус.
В тоннеле посередине — девять, как раз для имени Тарквиний.
— Думаю, этот, — решил я и указал на центральный тоннель.
— Как ты можешь быть уверенным? — спросил Гроувер. — Потому что стрела сказала, что ответы будут на английском?
— Да, — согласился я, — а также потому, что эти тоннели выглядят, как пять пальцев. Думаю, логично, что лабиринт покажет мне средний палец, — я повысил голос. — Разве это не так? Ответ — «Тарквиний», средний палец? Я тоже люблю тебя, лабиринт.
Мы прошли по этому пути, и за нами золотым светом вспыхнуло имя ТАРКВИНИЙ.
Коридор привёл в квадратный зал, —
самое большое помещение из тех, что мы пока видели. Стены и пол были покрыты выцветшей римской мозаикой, похожей на подлинную, хотя я был вполне уверен в том, что римляне никогда не колонизировали ни одну из агломераций Лос-Анджелеса.
Воздух был ещё теплее и суше. Пол был настолько горячим, что я чувствовал жар через подошвы сандалий. Единственное, чем комната могла порадовать, так это тем, что выбирать предлагалось всего из трёх, а не пяти тоннелей.
Гроувер принюхался к воздуху.
— Мне не нравится эта комната. Я чую что-то… чудовищное.
Мэг крепко сжала скимитары.
— Откуда?
— Эм… со всех сторон?
— О, взгляните, — сказал я, пытаясь казаться бодрым, — следующая загадка.
Мы приблизились к ближайшей стене с мозаикой, где на плитке золотым светом сияли две строки на английском:
«Листья, листья плоти вырастут надо мной, над смертью,
Вечные корни, высокие листья. Да не заморозит зима вас, о нежные листья».
Возможно, я ещё не отошёл от латыни и греческого, потому что эти строки ничего для меня не значили, даже на понятном английском языке.
— Мне нравится, — заявила Мэг. — Тут о листьях.
— Да, листьев много, — согласился я. — Но это бессмыслица.
Гроувер поперхнулся.
— Бессмыслица? Ты не узнал цитату?
— Эм, а должен был?
— Ты же бог поэзии!
Я почувствовал, как моё лицо запылало.
— Я был богом поэзии, но это не означает, что я ходячая энциклопедия, знающая каждый малоизвестный отрывок, когда-либо написанный…
— Малоизвестный? — пронзительный голос Гроувера прокатился эхом вниз по коридорам. — Это Уолт Уитмен! Из «Листьев травы»! Не помню точно, из какого стихотворения, но…
— Ты читаешь стихи? — спросила Мэг.
Гроувер облизал губы.
— Знаешь… в основном, стихи о природе. Для человека Уитмен прекрасно рассказывал о деревьях.
— И листьях, — заметила Мэг. — И корнях.
— Точно.
Я хотел прочитать им лекцию о том, насколько сильно был переоценен Уолт Уитмен. Этот человек всегда пел песни себе, вместо того чтобы восхвалять других, например, меня. Но я решил, что с критикой стоит подождать.
— Тогда ты знаешь ответ? — спросил я Гроувера. — Это вопрос типа «заполни пробелы»? Множественного выбора? Или «правда-ложь»?
Гроувер изучал строки.
— Я думаю… да. Здесь в начале отсутствует слово. Должно читаться так: «Листья гробницы, листья плоти» и так далее.
