Где-то позади меня, на верхушке пандуса позвал голос:
— Мой господин!
Калигула посмотрел туда.
— Что такое, Фленж? Я тут немного занят.
— Н-новости, мой господин.
— Позже.
— Сэр, это насчёт северной атаки.
Я почувствовал резкий прилив надежды. Этой ночью происходило нападение на Новый Рим. У меня не было такого хорошего слуха, как у пандоса, но истеричные нотки в голосе Фленжа говорили сами за себя. Он не принёс императору хороших новостей.
Выражение лица Калигулы стало кислым.
— Тогда иди сюда. И не трогай идиота со стрелой.
Пандос Фленж прошаркал мимо меня и прошептал что-то императору на ухо. Может, Калигула и считал себя непревзойдённым актёром, но он плохо скрывал своё отвращение.
— Как это разочаровывает, — он бросил кольца Мэг в сторону, словно они были бесполезным камешками. — Пожалуйста, твой меч, Фленж.
— Я… — Фленж завозился со своей кхандой. — Д-да, мой господин.
Калигула изучил тупой зазубренный клинок, а затем вернул его хозяину, с жестокой силой вонзив его в живот бедного пандоса. Несчастный взвыл и рассыпался в пыль.
Калигула взглянул на меня.
— Так на чём мы остановились?
— Твоя северная атака, — сказал я. — Плохо прошла?
Было глупо с моей стороны раздражать его, но я не мог не сделать этого. В тот момент я был не рациональнее Мэг МакКэффри — я просто хотел сделать больно Калигуле, разбить всё, что у него было, вдребезги.
Он отмахнулся от моего вопроса.
— Немного работы, которую я должен сделать сам. Логично было предположить, что лагерь римских полубогов будет подчиняться приказам римского императора, но увы.
— У Двенадцатого Легиона богатая история поддержки хороших императоров, — сказал я. — И свержения плохих.
Левый глаз Калигулы дёрнулся.
— Эй, Буст, где ты?
На левом борту один из лошадиных пандаи-парикмахеров в тревоге уронил свою щётку.
— Да, господин?
— Возьми своих людей, — сказал Калигула. — Передайте всем. Мы немедленно перестраиваемся и плывём на север. Мы не закончили дела в области залива Сан-Франциско.
— Но, сэр… — Буст посмотрел на меня, как будто решая, представляю ли я достаточную угрозу или можно оставить императора без имеющейся охраны. — Да, сэр.
Оставшаяся часть пандаи покинула зал, и не осталось никого, кто мог бы держать перед Инцитатом его золотое ведро с овсом.
— Слушай, К, — сказал жеребец. — Разве хомут надевают с хвоста? До того как мы отправимся на войну, ты должен закончить свои дела с Лестером.
— О, я это сделаю, — пообещал Калигула. — А теперь, Лестер. Мы оба знаем, что ты не собираешься…
Он кинулся ко мне с ослепительной скоростью и попытался выхватить стрелу. Я предвидел это. Прежде чем он смог меня остановить, я ловко вонзил стрелу себе в грудь. Ха! Это покажет Калигуле, каково недооценивать меня!
Дорогой читатель, чтобы навредить себе, необходима большая сила воли. И сила воли не в хорошем смысле, а в глупом, безрассудном смысле, который вы никогда не должны и пробовать призывать, даже в стремлении спасти своих друзей.
Ранив себя, я изумился нахлынувшей на меня боли. Почему убивать себя так неприятно?
Костный мозг словно превратился в лаву. Лёгкие наполнились горячим сырым песком. Кровь пропитала футболку, и я, задыхаясь, упал на колени. Голова шла кругом, мир вращался вокруг меня, словно весь тронный зал стал огромной тюрьмой-вентусом.
— ЗЛОДЕЙСТВО! — прожужжал голос стрелы Додоны в моей голове (а сейчас ещё и в груди). — ТЫ ЖЕ ВОНЗИЛ МЕНЯ В СЕБЯ! О МЕРЗОСТЬ, О ЧУДОВИЩНАЯ ПЛОТЬ!
Где-то на задворках сознания промелькнула мысль, что несправедливо, когда жалуется стрела, а умираю я, но я не смог бы заговорить, даже если бы и захотел.
Калигула бросился вперёд. Он схватил древко стрелы, но Медея закричала:
— Прекрати!
Она пробежала через тронный зал и опустилась на колени рядом со мной.
— Если вытащишь стрелу, можешь только ухудшить ситуацию! — прошипела она.
— Он пырнул себя в грудь, — сказал Калигула. — Что может быть ещё хуже?
— Дурак, — пробормотала она. Я не был уверен, относился ли этот комментарий ко мне или к Калигуле. — Я не хочу, чтобы он истекал кровью, — она достала чёрный шёлковый мешочек из своего пояса, вытащила из него стеклянный пузырёк с пробкой и сунула мешочек Калигуле. — Подержи это.
Она откупорила пузырёк и вылила его содержимое на входное отверстие раны.
— ХОЛОДНО! — жаловалась стрела Додоны. — ХОЛОДНО! ХОЛОДНО!
Я ничего не чувствовал. Жгучая боль притупилась, пульсируя по всему телу. Я был довольно-таки уверен, что это было дурным знаком.
К нам процокал Инцитат.
— Вау, он и вправду это сделал. Теперь совсем другое дело
[23].
Медея изучала рану. Она ругалась на древнеколхидском, затрагивая тему прошлых романтических отношений моей матери.
— Этот идиот даже не может правильно себя убить, — ворчала волшебница. — Выглядит так, словно он каким-то образом промахнулся мимо сердца.
— ЭТО БЫЛА Я, ВЕДЬМА! — нараспев произнесла стрела из стенок моей грудной клетки. — ВЫ ДУМАЕТЕ, ЧТО Я С РАДОСТЬЮ ПОЗВОЛИЛА БЫ СЕБЕ ВОНЗИТЬСЯ В ОМЕРЗИТЕЛЬНОЕ СЕРДЦЕ ЛЕСТЕРА? Я УКЛОНЯЛАСЬ!
Я сделал мысленную заметку позже поблагодарить или сломать стрелу Додоны — в зависимости от того, что будет более кстати.
Медея щёлкнула пальцами Калигуле.
— Подай мне красный пузырёк.
Калигула нахмурился, явно не привыкший к роли ассистента хирурга.
— Я никогда не копаюсь в женских сумочках. Особенно в сумочках волшебниц.
Я подумал, что это самый верный знак того, что он был в здравом уме.
— Если ты хочешь быть богом солнца, — рыкнула Медея, — сделай это!
Калигула нашёл красный пузырёк.
Медея покрыла свою правую руку его липким содержимым. Левой рукой она схватила стрелу Додоны и выдернула её из моей груди.
Я закричал. В глазах потемнело. Казалось, мои грудные мышцы были просверлены дрелью. Когда зрение восстановилось, я обнаружил, что рана от стрелы закрыта густой красной субстанцией, словно сургучом, который используется для печатей на письмах. Боль была ужасной, невыносимой, но я снова мог дышать.
Не будь я так несчастен, расплылся бы в триумфальной улыбке. Я рассчитывал на целительные силы Медеи. Она была такой же умелой, как и мой сын Асклепий, хотя её врачебная этика оставляла желать лучшего, а лекарства обычно предполагали тёмную магию, мерзкие ингредиенты и слёзы маленьких детей.
