Как вы, наверное, догадались, это привлекло моё внимание. С этого момента девочка была священной для Аполлона. Я благословил её как одного из моих Оракулов.
Я помнил Герофилу как молодую девушку, странствующую по Средиземноморью, чтобы делиться своей мудростью. Она пела всем, кто желал ее слушать: правителям, героям, жрецам моих храмов. Все они изо всех сил старались расшифровать её пророческие песни. Представьте, что вам нужно выучить наизусть весь саундтрек к «Гамильтону» за одно прослушивание без возможности отмотать назад, тогда вы поймёте их проблему.
У Герофилы было просто слишком много хороших советов, которыми она хотела поделиться. Её голос был таким завораживающим, что слушатели не могли уловить каждую деталь. Она не могла контролировать, что и когда поет. Она никогда не повторялась. Вам просто надо было очутиться там.
Она предсказала падение Трои. Она предвидела восхождение Александра Великого. Она посоветовала Энею место для колонии, которая однажды станет Римом. Но прислушивались
ли римляне ко всем её советам вроде «Остерегайтесь императоров», «Не сходите с ума с этим гладиаторством» или «Тоги не очень модные»? Нет. Нет, они не прислушивались.
Девять сотен лет Герофила бродила по земле. Она делала всё, чтобы помочь, но, несмотря на мои благословления и периодические посылки с подбадривающими цветочными композициями, она впала в уныние. Все, кого Герофила знала в юности, умерли. Она видела расцвет и падение цивилизаций. Она слышала слишком много фраз: «Подожди, что? Не могла бы ты повторить это? Сейчас, я возьму карандаш» от жрецов и героев.
Она вернулась домой, на мамин холм в Эрифрах. Источник высох века назад вместе с духом её матери, но Герофила поселилась в ближайшей пещере. Она всегда помогала просителям, когда они приходили к ней за мудростью, но её голос уже никогда не был прежним.
Ее прекрасное пение исчезло. Я не уверен, было ли все дело в потере уверенности или, быть может, ее дар прорицания просто превратился в какое-то другое проклятие. Герофила говорила с остановками, пропуская важные слова, о которых слушателю приходилось догадываться самому. Иногда её голос пропадал совсем. В отчаянье она корябала строки на сухих листьях, оставляя их просителю, чтобы тот расставил их в правильном порядке и понял значение.
В последний раз я видел Герофилу… Да, в 1509 году н. э. Я вытащил её из пещеры для последней поездки в Рим, где Микеланджело рисовал её портрет на потолке Сикстинской капеллы. Очевидно, ее восхваляли за некое давнее и крайне туманное пророчество, в котором она предсказала рождение Иисуса Назаретянина.
— Я не знаю, Микеле, — сказала Герофила, сидя рядом с ним на строительных лесах и наблюдая за его работой. — Это красиво, но мои руки не такие… — её голос перехватило. — Одиннадцать букв. Начинается с «м».
Микеланджело приложил кисточку к своим губам.
— Мускулистые?
Герофила энергично закивала головой.
— Я могу исправить это, — пообещал Микеланджело.
После этого Герофила вернулась в свою пещеру навсегда. Признаю, я потерял связь с ней. Я предположил, что она исчезла, так же как и многие другие древние Оракулы. И вот она здесь, в Южной Калифорнии, во власти Калигулы.
Мне всё-таки стоило продолжать присылать ей те цветочные букеты.
Теперь я мог лишь попытаться загладить свою вину за отсутствие внимания. Герофила всё ещё была моим Оракулом, так же, как и Рэйчел Дэр в Лагере Полукровок или дух бедного Трофония в Индианаполисе. Ловушка это или нет, я не мог оставить её в этой лавовой темнице, скованную расплавленными кандалами. Я начал задумываться, возможно ли — только возможно — что Зевс был прав, отправив меня на землю для исправления ошибок, которым я позволил произойти.
Я быстро отогнал эту мысль прочь. Нет. Это наказание абсолютно несправедливо. Эх, что может быть хуже, чем понимание, что ты мог в чем-то согласиться со своим отцом?
Гроувер повел машину вдоль северной границы Лос-Анджелеса через пробки, которые двигались так же медленно, как «мозговой штурм» Афины.
Я не хочу быть несправедливым по отношению к Южной Калифорнии. Когда местность не охвачена пожарами, не утопает в коричневой дымке смога, не дрожит от землетрясений, не обрушивается в море и не забита стоящими в пробке машинами, в ней можно найти и кое-что приятное: музыку, пальмы, пляжи, хорошие дни, милых людей. Тем не менее я понимаю, почему Аид расположил главный вход в Царство Мёртвых именно здесь. Лос-Анджелес — это магнит для людских желаний. Он идеальное место для толп людей, мечтающих о славе, которые быстро терпят здесь крах и умирают, а их жизни вылетают в трубу, утекая в небытие.
Ну что, видите? Я могу быть вполне объективным наблюдателем!
Я часто смотрел на небо, надеясь увидеть там Лео Вальдеса, летящего на своём бронзовом драконе Фестусе. Я бы хотел, чтобы он нёс большой плакат с надписью «ВСЁ КЛАССНО!» Правда, до новолуния оставалось ещё два дня, но, возможно, Лео закончил свою спасательную миссию пораньше! Он мог бы приземлиться на шоссе и сказать нам, что Лагерь Юпитера спасён от предсказанной угрозы, чем бы она там ни являлась. Затем он мог бы попросить Фестуса поджечь машины впереди, чтобы ускорить нашу поездку.
Увы, бронзовый дракон не кружил над нами, впрочем, его было бы трудно заметить. Всё небо имело бронзовый оттенок.
— Так, Гроувер, — сказал я после нескольких десятков миль езды по Тихоокеанскому шоссе, — ты когда-нибудь встречал Пайпер или Джейсона?
Гроувер покачал головой.
— Я знаю, это может показаться странным. Мы все были в Южной Калифорнии долгое время. Но я был занят пожарами. Джейсон и Пайпер отправлялись на поиски, ходили в школу и так далее. У меня просто не было возможности. Тренер говорит, что они… милые.
Мне показалось, что он собирался сказать что-то другое вместо «милых».
— Есть какая-то проблема, о которой мы должны знать? — спросил я.
Гроувер постучал пальцами по рулю.
— Ну… они жили в постоянном стрессе. Сначала они искали Лео Вальдеса. Потом сходили еще в несколько других поисков. Потом у мистера Маклина дела пошли вкрай плохо.
Мэг подняла глаза, отрываясь от заплетания косичек из бугенвиллей.
— Отец Пайпер?
Гроувер кивнул.
— Он известный актёр, знаете ли. Тристан Маклин?
Дрожь удовольствия прошлась по моей спине. Мне понравился Тристан Маклин в «Царе Спарты». И в фильме «Джеймс Стил 2: Возвращение стали». Для смертного у него превосходный пресс.
— Что случилось? — спросил я.
— Ты не читаешь желтую прессу, — предположил Гроувер.
Печально, но факт. Со всей этой смертной беготней — освобождением древних оракулов и борьбой с римскими мегаломаньяками — у меня совсем не было времени следить за голливудскими слухами.
— Тяжёлое расставание? — попытался угадать я. — Иск об установлении отцовства? Он написал что-то ужасное в твиттере?
