– А ведь раньше я играл с этими джентльменами в теннис, они принимали меня в своих домах. Знаете Эндрю Карнеги? Только он перешел на мою сторону. В отличие от, скажем, моего брата Августа. Он перестал со мной разговаривать.
– А от меня отвернулись все Вандербильты. Нам остается только черпать в этом силы.
– Вот только они заняты тем же.
– Да, вот только правда на нашей стороне. – Альва засмеялась.
Когда они дошли до Иглы Клеопатры, обелиска напротив Музея Мет, она сказала:
– А вы знаете, что после того, как египетское правительство предложило установить обелиск, за все заплатил отец Уильяма? Сто тысяч долларов ради того, чтобы жители города имели возможность взглянуть на частичку Древнего Египта. Он был хорошим человеком. И он был бы весьма недоволен своим сыном.
– Я помню, что вы ему очень нравились. Как и мне. «Хоть и мала, неистова и зла». Шекспир.
– «Неистова». Мне это по душе.
– Как Жанна д’Арк.
– Вот уж кто был по-настоящему неистов.
– Только видеть вас горящей на костре мне бы не хотелось.
– Но я ведь теперь еретик. Меня вполне может ожидать такая участь.
Когда они вернулись на ее улицу, Альва спросила:
– Вы собираетесь провести вечер с родными?
– Да, сейчас поеду к Перри – возможно, чтобы до него добраться, мне понадобятся сани. Присоединитесь к нам?
– Спасибо, но я откажусь. Армида приедет на мессу со своей подругой мисс Крэйн, а после мы ужинаем у меня дома. У меня дома, – повторила она. – Как здорово это звучит – мой дом.
– Вы его заслужили.
– Не могу не согласиться.
Оливер протянул ей руку.
– Значит, друзья?
– Друзья. – Альва ответила на рукопожатие.
Хотя его появление этим вечером и не походило на рождественское чудо, оно все равно было подарком.
Снежинки танцевали в свете фонарей, окружавших церковь. В потоке поднимающихся по ступеням людей Альва увидела знакомую фигуру и сказала своим компаньонкам:
– Можете меня не ждать – я хочу кое с кем поговорить.
Она пробралась сквозь толпу к мужчине, который привлек ее внимание.
– С Рождеством.
Уорд Макаллистер обернулся, узнал ее и остановился. Лицо его было утомленным, наряд же, как всегда, безукоризнен.
– Боже мой, неужели Альва Вандербильт собственной персоной! Невероятно! Как проходит ваше Рождество?
– Уже неплохо. И, смею надеяться, станет еще лучше, если вы примете мои извинения.
– Кажется, этим вечером в вас вселился дух Христов! – Слова Уорда балансировали на грани сарказма, однако не переступили ее – наверное, в некоторой степени благодаря жизнерадостности, которую Альва изо всех сил пыталась излучать. Он продолжил: – И пусть не говорят потом, что Уорд Макаллистер не способен на благородный поступок! Эта неожиданно протянутая вами оливковая ветвь и меня наполнила великодушием.
– Очень этому рада. Вы, наверное, слышали, что я сейчас испытываю некоторые трудности…
– Прошу вас, – прервал он, выставив вперед руку. – Только не просите помощи – я не уверен, что моего великодушия на это хватит.
Она покачала головой:
– Нет, что вы. Я просто хотела сказать, что жалею о том, как с вами обошлась. Я собиралась прийти на ваш вечер независимо от того, что писали в газетах. Клянусь вам, я даже помню свой наряд – в вашу честь я надела ярко-желтое платье. Я уже собиралась выезжать, но муж мне не позволил. Но в том, как я себя вела после, мне винить некого. Я думала только о себе. Меня волновала моя репутация в глазах общества, а на самом деле мне стоило позаботиться о том, чтобы сохранить свою репутацию в глазах достойных людей.
Уорд улыбнулся.
– За словом в карман вы никогда не лезли.
– Но я говорю от чистого сердца!
– Да, прекрасно это вижу и понимаю. Я тоже был не прав – гордость помешала мне позвонить, когда я получил вашу записку. Хотя все же меня вы обидели сильнее, чем я вас. Мне очень хочется быть достаточно великодушным, чтобы не замечать эгоистичных поступков. Так что ваше извинение принято. Нас обоих научили скромности те неприятности, которых мы не заслужили. Вы не хуже моего знаете об опасности, которой чревато совершенство, – оно привлекает насмешки и издевательства. И все же мы не можем позволить себе играть какую-то другую роль.
Вокруг них начинали собираться любопытные. Уорд предложил ей свою руку.
– Идемте вместе?
– С удовольствием.
Глава 8
Альва присоединилась к скромной компании, собравшейся в этот мартовский день у нее в гостиной, где повсюду стояли вазы с розами – все утро приходили цветы от друзей Консуэло в честь ее восемнадцатилетия. Этот способ высказывать теплые чувства вошел в моду совсем недавно, но уже неплохо отразился на благосостоянии цветочников. Альва радовалась тому, что дети тех, кто отвернулся от нее, не отвернулись от ее дочери.
Светская жизнь сыновей была не менее бурной. Если не считать официального слушания о разводе, их жизнь прочно встала на новые рельсы, и они все прекрасно к этому приспособились.
Гарольд, который вместе с Консуэло и Армидой ждал ее, чтобы покататься на велосипедах, спросил:
– Почему так долго?
– Я переодевалась. – Альва продемонстрировала им свои новые шаровары – замечательное изобретение, которое она впервые увидела на прошлой неделе во время выставки цветов в Медисон-сквер-гарден, где две женщины с велосипедом демонстрировали у своей палатки, как удобен этот забавный наряд.
– Первый раз вижу женщину в брюках.
– Будь уверен, не последний, – улыбнулась Армида. – Я тоже собираюсь себе такие купить. Оглянуться не успеешь, как все дамы начнут подходить к выбору одежды так же разумно, как твоя мама.
– Я никогда такое не надену. Ни за что, – заявила Консуэло.
Альва рассмеялась.
– Ты просто не видела презентации! Если они окажутся настолько идеальными, как расписывали те дамы, я сожгу все наши юбки.
Они спускались по лестнице в холл, когда в дверь позвонили. Альва предвкушала доставку очередного букета, но нет – лакей распахнул дверь, и на пороге возник Уинтроп Резерфорд, которого Альва давненько не видела, с охапкой алых роз.
– Доброго всем дня! Я пришел, чтобы поздравить мисс Вандербильт, – возвестил он. И, взглянув на Консуэло, добавил: – С днем рождения!
Все прочие друзья и воздыхатели ограничились цветами – они знали, что на следующий день семья отправляется во Францию и на празднование дня рождения времени не будет. Интересно, по какой причине Резерфорд решил, что ему позволено большее.
