– И что тут такого?
– У тебя просто удивительная жизнь! А знаешь, что в Америке тебя прозвали «долларовая принцесса»?
– Не будь такой жестокой. Я же извинилась.
Альва ничего не ответила. Она прошла к своему креслу возле Ричарда и сделала вид, что полностью поглощена аукционом. Леди Си заняла место возле Альвы и до конца вечера изо всех сил старалась казаться веселой. Когда Альва сделала ставку на коллекцию гобеленов, она похвалила ее выбор и поздравила, когда Альва выиграла лот. Когда же Альва проиграла пару китайских керамических ваз, леди Си выразила сожаление. Она держалась с Хантами весьма учтиво и так поладила с Кэтрин, что в конце аукциона пригласила ее с мужем провести остаток дня с ней и Альвой и предложила заехать в «Клэридж» на чай. Супруги приняли ее предложение с радостью.
Настроение Альвы, однако же, не улучшилось.
– Надеюсь, вы простите меня, но я вынуждена отказаться – неважно себя чувствую. Пожалуй, я вернусь в комнаты, хорошенько отдохну и утром присоединюсь к вам, мистер Хант.
– Я заеду к тебе перед ужином, – предложила леди Си.
– Не стоит. У меня болит голова, и собеседник из меня выйдет ужасный.
– Вот оно что… Мы еще увидимся до вашего отъезда?
– Боюсь, на это не будет времени. У нас очень плотный график.
– Ну что ж… значит, пора прощаться. – Леди Си потянулась, чтобы обнять Альву.
Та неохотно позволила себя обнять.
– Да, пора прощаться.
Альва вышла из аукционного дома и взяла экипаж до отеля «Лэнгхэм». Она не могла понять, откуда взялось это дурное настроение. Отказаться от чая в «Клэридж»? От редкого вечера со старой подругой? Возможно, она и вправду заболела – рассудком. Что, если это – только начало долгого пути к безумию? Уильяму придется отослать ее в какое-нибудь тихое, спокойное место, где у нее не будет заботы серьезней, нежели выбор носков. Что наверняка и приведет ее к истинному безумию.
Альва заставила себя подумать о размолвке. Леди Си права: Альва обошлась с ней слишком жестоко. Ей следовало справиться со своим раздражением, держаться с достоинством, не позволять себе резких высказываний и сразу же принять извинения. Однако принимать извинения ей совсем не хотелось. Что же не так в поведении подруги? Может быть, оно напомнило ей, какой неделикатной стала леди Си? Потому что именно так оно и было. И Альве очень хотелось это изменить, она чувствовала обиду из-за того, что Мандевиль не вел себя как истинный джентльмен и плохо влиял на свою супругу.
И все же это не объясняло ее злость. Возможно, проблема в том, что Консуэло видела в Альве то, что она сама пыталась скрыть ото всех, – то, от чего она бы с радостью избавилась. Нет, в Ричарда она отнюдь не влюблена. Она не влюблена ни в кого. Альва не любила, но любить хотела – и не могла. А проницательный взгляд подруги открыл эту постыдную истину.
Альва заказала в номер пастуший пирог и бутылку шерри, отведала того и другого в количествах, которые никогда не позволила бы себе при людях, и уснула в семь. Проснувшись на рассвете, она уже не испытывала острой жалости к себе – зато ей на смену пришли неприятные ощущения в желудке.
Поскольку времени заехать к леди Си перед отправлением в Париж уже не было, она решила оставить ей записку:
Мой друг, пусть Эмили Бронте расскажет тебе о моих чувствах:
Любовь – шиповник, дружба – остролист.
Одна – цветет, другая – не посмеет.
Лишь ягоды кровавый аметист
На темных листьях осенью созреет.
Шиповник розой кажется тогда,
Когда в крови горит сухое лето.
А в сентябре приходят холода
Из самой-самой дальней части света.
Потухнет жаркий пламень лепестков:
Шиповник отцветет буйноголовый.
И остролист, как старый острослов,
возьмет себе решающее слово.
Он будет зелен, радостен и юн,
Когда мороз твоей коснется кожи.
И в ягодах его живет июнь,
Хотя они на розы не похожи
[35].
Прошло некоторое время, и Ричард Хант, чье лицо обычно выражало либо сдержанный интерес, либо вежливое внимание, стоял перед парадным входом в дом номер 660 на Пятой авеню, который Альва назвала своим «petit château»
[36], и не мог сдержать довольной улыбки. Спустя два года кропотливой работы строительство было завершено, мебель, ковры и гардины заняли свои места, все поверхности были отполированы и ожидали окончательного вердикта хозяйки.
С тротуара Пятой авеню Альва поднималась по восьми ступеням – низким и плоским, чтобы проще идти в тяжелых юбках. Такие же ступени были у внутренней лестницы из резного камня, которую Альва спроектировала сама.
Когда она сказала, что хочет сделать ступени высотой пять дюймов и шириной двенадцать, Ричард возразил:
– Пять дюймов – слишком мало. Такие вещи делаются согласно определенным стандартам.
– Я читаю «Строительные новости» и знаю стандарты: чаще всего делают шесть с половиной дюймов, и никто не пробовал сделать ниже пяти с половиной. Но это лишь потому, что все архитекторы – мужчины. Пять дюймов – идеальная высота. Попробуйте надеть на себя полдюжины слоев одежды, в том числе турнюр и шерстяную юбку, и сами почувствуете разницу.
– Но это повлечет дополнительные расходы… Немного, однако я по возможности стараюсь избежать лишних…
– Уверяю вас, это сделает счастливой каждую леди, пришедшую в этот дом. А счастливые леди очень любят рассказывать другим леди, как они счастливы. А богатые счастливые леди нанимают архитекторов, которые строят для них новые дома. Догадались, к чему я клоню?
– Догадался.
Единственным, о чем Ричард не догадывался почти до самого конца, была секретная затея Альвы: в благодарность за необыкновенный талант и доброту она заказала двум скульпторам его статую в полный рост. Презентовав статую архитектору, Альва приказала установить ее на фасаде рядом с самой высокой башенкой так, чтобы она смотрела на Пятую авеню. Эта эксцентричная выходка доставила ей особое удовольствие.
И вот, стоя на вершине лестницы, Ричард смотрит, как Альва поднимается. Едва он произнес: «Добро пожаловать домой», как массивные двери за его спиной распахнулись.
– Впечатляет! – рассмеялась Альва.
Пока дом строился, она заглядывала сюда ежедневно. Напротив, на Пятьдесят второй улице, возводили будущий дом Эмили. К нему примыкал дом Маргарет, а по соседству с ними – на углу Пятьдесят первой улицы и Пятой авеню – строился и особняк их родителей. Поскольку архитекторами мистера Вандербильта были братья Хертер, массивный и аскетичный «тройной дворец», как назвали его газетчики, не имел ничего общего с творением Альвы и Ричарда. Так же мало на него походил и строящийся дом Элис и Корнеля. Они выкупили и снесли здания на углу Пятой авеню и Пятьдесят седьмой улицы, чтобы построить особняк из красного кирпича в колониальном стиле.
