Собеседник внимательно слушал и раскачивался в такт своему приятелю. Но теперь, по-видимому, пришла его очередь говорить. Не меняя ритма своих движений, он изрек:
— То есть ты хочешь сказать, что нам не дано будет постичь всю прелесть Торы
[15], если мы станем жертвовать на ее изучение все свое время? В этом контексте история Ноя говорит каждому хасиду, что нельзя и неправильно проводить все свои часы в йешиве, а необходимо и правильно посвящать себя и другим занятиям, памятуя о своем долге мужа и отца. Вот поэтому-то цадик
[16] далеко не всегда является самым образованным и ученым человеком в округе, порой это простой каменщик или портной… Но именно ему открыта вся прелесть Торы, потому что он познал в своей жизни и другие вещи и приобрел способность — в контрасте с ними — видеть и знать Тору так, как ее не видит и не знает иной ученый. Он познал низменное и смог оценить возвышенное, он долго блуждал во тьме и поэтому смог увидеть свет раньше других!
У Уилла голова шла кругом. Он изо всех сил напрягал слух и внимание, но смысл спора все время ускользая от него. Никогда прежде он не чувствовал себя таким идиотом и никогда прежде не доводилось ему становиться свидетелем столь странной сцены. Может, и в христианской традиции есть нечто подобное? Точнее, было? В глухом Средневековье, в монастырях, где святые братья упражнялись в схоластике?..
— О чем это они? — спросил он у Сэнди. — Что это за книга у них?
— Ну, обычно в йешиве… это что-то вроде духовной семинарии… люди читают и обсуждают Талмуд… Сборник комментариев раввинов, которые трактуют каждое слово Торы. Оформлено это в виде спора: в левом верхнем, углу страницы высказывается одно суждение, а в нижнем правом оно оспаривается. Часто спору об одном слове или даже одном из значений этого слова отводится несколько страниц.
— Боже правый! Выходит, это и есть Талмуд? То, что у них сейчас в руках? — Уилл кивнул в сторону двух спорщиков.
Сэнди, склонив голову, пробежал глазами корешки.
— Нет, у них сейчас в руках комментарии, написанные ребе.
— Вашим ребе?
— Да, нашим ребе.
Комната быстро заполнялась людьми. Уилл однажды бывал в синагоге. Еще в Англии. Был гостем на церемонии бар-мицва
[17], которую проходил его школьный приятель. Но тогда все было по-другому. Там было гораздо меньше народу и барабанные перепонки не лопались от шума.
В какой-то момент Уилл обратил внимание на то, что в помещение входили только мужчины. Он видел сотни, если не тысячи черных фетровых шляп и белых рубашек.
— Эй, Сэнди, мы попали на мальчишник? Как в мечети?
Тот лишь поднял палец вверх. Уилл задрал голову и увидел высокий круглый балкон, как в опере. Правда, он был застеклен и Уиллу не было видно, кто там сидел. Он различал лишь движущиеся тени. Выходит, там прятались женщины. Он поймал себя на том, что щурится до рези в глазах, пытаясь различить хоть одно лицо… и увидеть Бет.
Уилл вдруг необычайно остро ощутил себя чужим в этой толпе и понял, насколько сильно он в ней выделяется в своей «штатской» одежде. Не успел он толком этого испугаться, как вдруг послышались хлопки. Сначала это были нестройные аплодисменты, но очень быстро они переросли в ритмичную и оглушительную овацию. Вдобавок вокруг него все запели: «Йеши Ха-Мелех, Йеши Ха-Мелех!»
— Долгая лета царю, — перевел для него Сэнди.
Хасиды совершенно обезумели. Они раскачивались взад-вперед — а кое-кто и подпрыгивал на месте козликом, — аплодировали и изо всех сил топали ногами. Уиллу вдруг вспомнились кадры старой хроники: фанаты встречают в американском аэропорту группу «Битлз», прилетевшую в Новый Свет на гастроли. Только сейчас он стоял в окружении не малолетних девчонок, а взрослых бородатых мужчин… Вдруг один из его соседей, к изумлению Уилла, засунул два пальца в рот и оглушительно свистнул…
Уилл исподволь начал приглядываться к лицам присутствующих. Среди них было много славянских и, разумеется, семитских. В какой-то момент в поле его зрения оказался вьетнамец. Чистопородный вьетнамец, будь Уилл трижды проклят! Он дернул Сэнди за рукав и кивнул на азиата.
— Новообращенный, — объяснил Сэнди, крича Уиллу в самое ухо. — Вообще-то в иудаизме это не поощряется, но ребе не возражает. Он говорит, что новообращенный ничем не хуже урожденного иудея. А то и лучше, ведь он сделал сознательный выбор в пользу иудаизма, а не получил его в качестве подарка по праву рождения. Однажды…
Но эту историю Уилл уже не услышал. Толпа вдруг захватила его, качнулась гигантской волной, и Сэнди в мгновение ока исчез из виду. Все стали смотреть в одну сторону. Некоторые даже подняли на плечи других, и те возбужденно кричали, показывая куда-то. Про «Битлз» Уилл уже не вспоминал.
То, что происходило вокруг, скорее походило на волнения хулиганствующих футбольных фанатов, недовольных очередным решением арбитра. Приподнявшись на цыпочках и вытянув шею, Уилл наконец понял, куда все смотрят.
На трон.
Это был самый настоящий трон. Высоченный стул, накрытый красным бархатом. На фоне окружающей его спартанской обстановки он казался произведением искусства.
— Йеши адонейну морейну в раббейну Мелех Ха-Мошиах лолам ваэд!
Сотни глоток одновременно изрыгнули это таинственное заклинание. Уилл едва не оглох. Оглядевшись по сторонам, он вновь заметил Сэнди. С трудом протиснулся к нему и спросил:
— Что это было?
— Долгая лета нашему учителю ребе, царю и мессии!
«Мессии…»
Ну конечно! Вот, оказывается, что означало это странное слово «Ха-Мошиах». Мессия… Ни много ни мало. Все эти люди считают своего ребе мессией.
Толпа все пела славицу ребе, расступившись перед троном и освободив узкий проход к нему. Очевидно, вот-вот должен был показаться и сам учитель. И тогда толпа взревет еще громче. Если это вообще возможно…
У Уилла звенело в ушах. Он попытался схватить Сэнди за рукав, как за якорь, но опоздал всего на секунду. Толпа вновь качнулась, и их разнесло в разные стороны. Уилл едва не столкнулся лбом с незнакомым хасидом. Тот улыбнулся и подмигнул ему.
— Скажите, когда появится ребе? — изо всех сил напрягая голос, прокричал ему в лицо Уилл.
— Что-что?
— Я говорю: когда все начнется?
Тот жестом показал, что ничего не слышит, и виновато улыбнулся. А в следующее мгновение на плечи Уилла опустились тяжелые крепкие руки, кто-то наклонился сзади к самому его уху и произнес:
