Диана пришла позвать его на ужин, и он с облегчением отвлекся от своих мыслей. Столовая выглядела торжественно – с серебряными подсвечниками, серебряной вазой с белыми и желтыми хризантемами, белой скатертью и его любимым графином, полным бургундского; миссис Гринэйкр умело готовила старые добрые английские блюда – жареную баранину, «ангелов верхом» – в доме знали, что он любитель острого, – а потом подали еще приличный стилтон, но оказалось, что он вовсе не голоден, и хоть ужинал чисто символически, еще до того, как он встал из-за стола, у него началось сильное несварение. Диана так мило захлопотала вокруг него, развела ему соды – на вкус гадость, но помогла настолько, что перед сном он еще выпил бренди в гостиной. Занимаясь с ней любовью в ту ночь, он старался пуще обычного, заискивая перед ней за то, что не уладил дело с разводом, а еще добиваясь, как он говорил себе, чтобы она осталась на его стороне, и она осталась: отзывалась восторженно, благодарно и радостно, а потом сразу уснула. Но он, что было ему совсем не свойственно, обнаружил, что ему не спится: несварение возобновилось, он промучался некоторое время без сна и все-таки встал, чтобы сходить за содой.
2. Руперт
Ноябрь 1946 года
– Ну и как она тебе?
– Вроде бы настроена дружески. – Подумав немного, она добавила: – Руки у нее безобразные. А с этими кольцами, которые надарил ей Эдвард, особенно заметно.
– Ну, Зоуи! А я и внимания не обратил.
– Ты же спрашивал.
– Я имел в виду скорее в целом.
Они ехали по Вест-Энд-лейн; было поздно, висел довольно густой туман.
– Она во многом прямая противоположность Вилли, да? Внешне то есть.
– Необычные глаза, – сказал он, – лиловато-синего оттенка, как у колокольчиков. Вообще-то и не стоило ожидать, что она окажется похожей на Вилли.
– Ну, не знаю. Я думала, мужчин привлекает один и тот же тип женщин. Но кое-что в ней то же самое.
– Что?
– Да хотя бы этот ее драматизм – Дюши назвала бы его актерством.
– А я не заметил никакого… – начал он, но она перебила:
– Да-да! Ее старания быть искренней выглядят театрально. Она все время твердила, как ценит в людях способность говорить то, что они думают, быть откровенными и так далее.
– Значит, она тебе не понравилась.
– Ну, неприязни к ней у меня нет.
– Вот и ладно. Нам незачем быть закадычными друзьями. Эдвард хотел, чтобы мы познакомились с ней, и мы познакомились.
– Но нам придется пригласить их в ответ, а еще скрыть от Вилли, что встречались с ней.
– И от Хью, – спохватился он. – Ах, черт!
У самого перекрестка туман вдруг сгустился. Руперт сразу же сбавил скорость и все же чуть не врезался в припаркованную машину.
– Совсем как те туманы до войны!
– Ты не последишь за бордюром с левой стороны? И за стоящими машинами. Опусти у себя стекло.
Она опустила, и в машину хлынул едкий запах.
– Мне видно всего на три-четыре шага вперед, – сказала она, – так что поезжай медленно.
Редкие уличные фонари превратились в тускло-желтые пятна, на фоне которых туман клубился, будто его нагонял ветер, хотя ветра не было. Еще несколько минут – и он подрулил к бордюру.
– Курить хочу, – сказал он. – А еще подумать, какой дорогой лучше ехать. До дома будем тащиться несколько часов.
– Мы могли бы выйти. А мне дашь одну?
– Конечно. Подними стекло, дорогая, пока мы соображаем – не хватало еще тебе простыть.
– Пожалуй, мы могли бы доехать до Дюши, – заговорил он, когда прикурил им обоим. – До нее гораздо ближе. А у нас, случайно, нет с собой фонарика?
– К сожалению, я отдала его Джулс, играть в чудовищ.
– Или можно дотянуть до Эджвер-роуд, а оттуда прямиком до Мраморной арки и по Бейсуотер-роуд. Все они широкие, там больше света и нет припаркованных машин.
– А не будет ли туман гуще у парка?
– Скорее всего. Тогда мы могли бы поехать через Карлтон-Хилл и посмотреть, удастся ли…
В этот момент сзади раздался глухой стук. Машину тряхнуло.
– Вот ведь! Посиди здесь, дорогая.
Он вышел из машины и услышал женский голос:
– Мне ужасно жаль, я ехала вдоль бордюра и просто не заметила вас!
Судя по голосу, она была немолода и перепугана.
– Что уж теперь, – отозвался он. – Но посмотреть, каков ущерб, не повредит.
– У меня есть фонарик.
Она отошла к своей машине и вскоре вернулась. Обе задние фары были разбиты, и это означало, как мрачно подумал он, что теперь в него наверняка врежется еще кто-нибудь.
– Мне правда так жаль, – не умолкала женщина. В мерцающем свете фонарика он заметил ее седые волосы и вечернее платье. – Если подождете минутку, я запишу вам свою фамилию и адрес.
Он прошел следом за ней к открытой дверце ее машины и увидел, что там сидит пассажир – мужчина, который вроде бы крепко спал, но когда женщина потянулась за сумочкой, с трудом оторвал подбородок от груди, с преувеличенной отчетливостью выговорил: «Чертовы бабы за рулем!» – и тут же снова уснул.
– Мой муж слегка перебрал, – пояснила женщина: извинения явно были ее коньком. Она дала Руперту исписанный листок бумаги.
– Далеко вам ехать? – В нем проснулось сочувствие к ней.
– О нет, недалеко, к счастью. У нас квартира на Эбби-роуд. Ночной консьерж поможет мне с ним. А вам?
– Мы справимся. – Ему не хотелось продолжать путь вместе с незнакомкой, и, к его облегчению, это нежелание оказалось взаимным.
– Я поеду, – сказала она. – Только, пожалуйста, свяжитесь со мной утром по поводу ущерба.
Только когда она села в машину, осторожно объехала его и медленно двинулась прочь, он сообразил, что ее фонарик остался у него.
Зоуи продрогла.
– Давай поедем. А то мне все кажется, что в нас снова врежутся.
Он сказал, что лучше им оставить машину где-нибудь в переулке и пойти пешком.
– До самого дома?
– Нет, до Дюши. Или до Вилли – до нее даже ближе.
– А не лучше ли доехать, если тут так близко?
Он объяснил насчет фар.
– Если теперь в нас врежутся, виноваты будем уже мы. А это вполне возможно.
Они тронулись с места.
– Она была одна, эта бедняжка?
– Нет. С пьяным мужем.
– Как я рада, что ты не пьян.
– А я-то как.
Если с туманом и творилось хоть что-то, то он, скорее, сгущался.
