В прошлом году, когда Арчи приехал Хоум-Плейс, спустя много времени после тех разговоров, он отправился на прогулку с Зоуи. Это случилось перед самым их переездом в Лондон, в дом к Хью, и он спросил, хочет ли она этого. Она ответила:
– Думаю, так будет проще – в некоторых отношениях. Знаете, когда есть кто-то еще.
– А проще ли?
– Похоже на то.
– Зоуи, дорогая, вы все еще скорбите о нем?
– И всегда буду. Не о Джеке, а за него. – И потом, увидев, что он ее не понял, пояснила: – То есть теперь я знаю: он возвращался убедиться, что я справлюсь без него, и оказался прав – мне это удалось. И удается сейчас. Но он не лишился жизни, он отдал ее, и я скорблю о том, что он считал себя обязанным так поступить. Знаете, он был очень любящим человеком. – Она помолчала, а потом сказала так, что он едва расслышал ее: – Вероятно, самым любящим из всех, кого я знаю.
Он взял ее за руку, они продолжали идти, пока он не нашел в себе силы произнести:
– Не кажется ли вам, что Руперту следовало бы рассказать об этом?
Но она сразу отшатнулась.
– Арчи, нет! Я не смогу. Он не поймет! И так оскорбится. И потом, между нами все… настолько хрупко. Я имею в виду, вообще все – ну, вы понимаете. Это я виновата. Я не радую его, похоже, мы заплутали не вместе, а поодиночке с самого начала… – И она осеклась, стараясь не расплакаться.
Тогда он обнял ее за плечи, а когда она немного успокоилась, повторил убедительно и мягко:
– Я все-таки думаю, что вам надо попытаться. Мне кажется, результат удивит вас и окажется не таким, как вам представлялось.
Но она почти сердито возразила:
– Вы не понимаете, Арчи! Вижу, вам кажется, что понимаете, а на самом деле нет. Все будет разбито вдребезги.
Ему пришлось отступить. Следующую попытку он предпринял с Рупертом, но тщетно, и после этого с чувством безнадежности и острой досады сдался. Это не его дело, твердил он себе, людей нельзя принуждать даже к самым здравым и верным поступкам. Но с другой стороны, кто он такой, чтобы решать, какие они, эти поступки? Какой бы ни была ситуация, беда любого стороннего наблюдателя – неспособность увидеть за деревьями лес. Вмешательство по любым причинам – просто попытка жить чужой жизнью.
«Хотя бы с Клэри я старался не вмешиваться», – думал он, выливая в стакан остатки вина и разыскивая «Голуаз». А как его тянуло, Господи! Чем больше Клэри превозносила достоинства Ноэля, тем сильнее, похоже, обострялись его паранойя, эгоизм и манипуляторство. Не только его, но и миссис Формен. По крайней мере, она существовала, эта миссис Формен, – и он был почти уверен, что свои взгляды на брак Клэри почерпнула у этой пары. Будь Ноэль холост, он, вероятно, поймал бы в западню Клэри, как попалась туда его жена. Словно бомбардировщику, ему, похоже, для обеспечения боеспособности требовалась солидная наземная команда. Арчи было невыносимо видеть Клэри настолько усталой, накрашенной, как актриса из фильма двадцатых годов, безрадостной, будто радость выбили из нее. Да еще раскритиковали ее рукопись, чтобы и в этом сбить девушку с пути. Ноэлю писанина давалась с трудом, и он хорошенько постарался, чтобы Клэри стало так же трудно. Если это правда, а Арчи был в этом уверен, ему нет прощения. Впрочем, прощать гаденышу он не собирался ничего. Клэри просто не повезло столкнуться с таким, как он, на первой же работе. Она такая искренняя, в проявлении чувств ее всегда бросает в крайности, и если она решила, что любит кого-то, она будет верна ему, что бы ни случилось. За почти двадцать два года жизни – день рождения в этом месяце, – такое случилось с ней впервые. Само собой, она спит с ним. Эта мысль наполнила его отвращением и еще каким-то чувством. Клэри не говорила, что спит с ним, но Арчи был уверен, что так и обстоит дело. Эти омерзительные выходные, которые она проводит с ним! Она немного рассказывала ему об этом. Родителям Ноэля принадлежал дом в Барнете – маленький, с запущенным садом. По ее рассказам – кошмар: никто не жил там после смерти отца Ноэля, но он оставил в доме все, как было – Клэри говорила, что с тех пор он покрылся толстым слоем пыли и слегка напоминал ей жилище мисс Хэвишем. Она сказала, что там было холодно – «но мы не снимали пальто» – и все отсырело. Он спросил, что они там делали, и она ответила, что ходили гулять, Ноэль слушал отрывки из опер на граммофоне – кстати, Арчи слышал Розу Понсель и Мартинелли? – а она готовила ребрышки, а еще там в саду был шпинат. Ноэль читал ей до двух часов ночи. Устраивать в доме уборку он не собирался – не желал, чтобы кто-нибудь заходил туда. Горячей воды не было, зато в гостиной работал газовый обогреватель. Все это явно казалось Клэри увлекательным и романтичным. «Ведь она такая юная – слишком, почти плачевно юная для своих лет», – думал он. Он попытался вспомнить, как именно ощущал себя в двадцать два года, но так и не смог толком. Он был влюблен в Рейчел, был счастлив и в то же время очень несчастен. И не мог желать Клэри той же участи – неразделенной, безнадежной любви. Ему вспомнилось, как она рассмеялась, когда он глупо предположил, что во Францию с ним она не желает ехать по той же причине, что и Полли. Слишком уж напрашивался вывод, что она считает его чересчур старым, чтобы кто-нибудь мог в него влюбиться. Опять эта бескомпромиссная юность. Если ты старше сорока, бедняжка, у тебя все в прошлом. Он спрашивал, сколько лет Ноэлю, просто чтобы знать, она ответила, что тридцать восемь, но он из тех людей, которые просто-напросто вообще не стареют. «Ясно, – отозвался он, не сумев сдержаться, – у него не старость, просто зрелость». Она взглянула на него удивительными, нелепо накрашенными глазами:
– Арчи, не надо язвить, вас все любят. Вся семья. И вам это известно! И я, конечно, тоже.
Утешение показалось слабым.
Пора браться за работу. Вдалеке показалась плоскодонка или какая-то другая лодка, старик в ней рыбачил. Арчи взял блокнот и уголь и принялся рисовать. Он набросал фигуру рыбака в лодке, с тополями за ним – получилась вымученная, старательная картинка. Попробовал изобразить виноградники на террасах – их расположение и слегка волнистые линии были ему хорошо знакомы. Он поглядывал на них, но без особого воодушевления. «Надо набить руку, – думал он. – Просто немного отвык». Рисование требовало постоянной практики, а он не рисовал толком уже много лет. Что означало те же ловушки, которые грозят новичкам. Стоило допустить какую-нибудь ученическую ошибку и попытаться исправить ее, как в процессе этих манипуляций из рисунка утекали и те капли жизни, которые удавалось в него вложить. Первое впечатление от его замысла терялось, замыливалось, он никак не мог уцепиться за него. Он уже почти забыл, каково это – с головой нырять в работу после перерыва. С момента возвращения прошла неделя, а ему по-прежнему было трудно. Но вместе с тем он сознавал, что трудится лишь периодически, а не настолько часто, долго и упорно, чтобы прорваться, потому что до его возвращения в Англию осталась всего неделя.
К тому времени как он собрался домой, солнце уже садилось, река потемнела. Проезжая на велосипеде по узкой прямой дорожке под образующими арку ветвями платанов, он решил бросить свою канцелярскую службу. Он мог бы уволиться еще несколько месяцев назад, если бы захотел, но помешала инертность в сочетании с озабоченностью делами семьи.
