Он сразу увидел, что сеанс лечения прошел успешно: она и двигалась иначе, и выглядела не так напряженно.
– Мне нужно будет приехать еще раз через неделю, – сказала она, – но он сотворил чудо. Позвонки сместились, а он вправил обратно.
– Боль прошла?
– Заметно, но он говорит, я защемила нерв, так что понадобится время, чтобы все стало как обычно. Я все еще чувствую небольшой дискомфорт, но мне уже гораздо лучше. Храни вас Господь, Арчи, за то, что уговорили и привезли меня. Сама я ни за что бы не смогла.
– У вас есть дома какая-нибудь еда?
– О да. Полным-полно. Я приноровилась готовить яйца-кокот. И Дюши их любит, вот мы и будем их есть. Может, поужинаете с нами? – Она заметно встревожилась, и он почти не сомневался, что яиц в доме всего два.
– А я подумывал сводить вас куда-нибудь, – отозвался он, – на ужин посытнее.
Она отказалась, сославшись на то, что не может оставить Дюши одну, но когда они вернулись в Карлтон-Хилл, то увидели припаркованный у дома красный «МГ».
– Сид! – воскликнула она. – Должно быть, она привезла Дюши от Хью. – Ее мгновенное смятение встревожило его. – Я не могу! Арчи, я правда не в состоянии ее видеть. О, что же мне делать?
Он повез ее в ближайший ресторан – как оказалось, довольно сомнительное заведение – и оттуда позвонил Дюши и сообщил, что Рейчел с ним. Затем добавил, что Рейчел страшно устала после лечения и никого не хочет видеть – хочет просто перекусить и лечь в постель. Он понятия не имел, как все это восприняла Дюши, не знал, насколько она в курсе семейных дел, но надеялся, что его слова как-то дойдут до Сид и она уловит намек.
Перед ужином Арчи удалось уговорить ее на две порции довольно крепкого джина, и он старательно следил, чтобы их разговор оставался легким и необременительным. Его усилия не прошли даром: она съела чуть ли не половину своей отварной курятины с рисом и карамельный пудинг целиком, и ее лицо уже не казалось бледным, как раньше.
Лишь когда они ждали счет, он наконец затронул вопрос, который, он знал, вертелся в головах у обоих на протяжении всего ужина.
– Я понимаю, это страшно трудно, – начал он, – но многое прояснилось бы, если бы вам удалось поговорить с ней. А если вы не сумеете, лучше не станет.
– Но что я могу ей сказать?
– Вы могли бы расспросить ее. Объяснить, что вам известно, рассказать, как это вас огорчает. Быть может, выяснится, – осенило его, – что все это неправда или не вся правда. Возможно, девушка кое-что преувеличила из ревности. Многим людям, стоит им с кем-то лечь в постель, кажется, что у них появилось или должно появиться что-то вроде права собственности. Вы наверняка это понимаете.
– Но я не… – начала она. Потом сцепила на столе руки в тщетной попытке унять дрожь, снова покраснела и наконец тихо и неуверенно спросила: – Неужели многим… большинству людей… неужели всем… хочется… спать с теми, кого они любят?
– Рейчел, дорогая, вы должны знать, что именно так и обстоит дело.
Она взглянула ему в лицо. От боли, от душевных мук, отражающихся в ее глазах, он невольно зажмурился. Не видя ее, он услышал, как она произнесла:
– Я никогда не ложилась в постель с Сид. Не ложилась вот так. Никогда.
После паузы она добавила:
– Наверное, я самый эгоистичный человек на свете.
Арчи отвез ее домой. Всю дорогу она тихо плакала. То и дело он поглядывал на нее, и когда уличные фонари освещали изнутри машину, видел на вновь побледневшем лице блестящие дорожки слез.
Красной машины у дома уже не было, свет остался включенным только в холле. Он помог ей выйти из машины и подняться на крыльцо.
– С вами все будет в порядке? Рейчел, дорогая, может, мне пойти с вами?
Она покачала головой.
– Но все равно спасибо. – Она попыталась улыбнуться. – Я правда вам благодарна. – Она вошла в дом и тихонько прикрыла дверь.
Всю дорогу домой и потом, пока он медленно пил виски и отмокал в ванне, надеясь, что это успокоит его, а потом часами лежал без сна, он думал о них обеих – теперь и о Сид вместе с Рейчел. О месяцах и даже годах во Франции, когда его тянуло к Рейчел, и он знал, что никогда не сможет вернуть ее. Он выдержал и выжил и в конце концов преодолел эту утрату, но лишь потому, что отстранился от Рейчел; он устроил свою жизнь так, чтобы не видеться с ней. А положение Сид бесконечно более мучительно. Его Рейчел никогда не любила, но было ясно, что она любила Сид, так что у них нет причин расставаться: все эти годы Сид любила Рейчел и, в сущности, не видела взаимности. Он понимал, как мог случиться роман с другой, и не испытывал к Сид в связи с этим ничего, кроме жалости. А этот удивительный, удивительно наивный вопрос Рейчел – неужели большинству людей хочется спать с теми, кого они любят? – пролил свет на отношения, о которых на месте Сид ему было бы невыносимо даже думать. Потом – и все три признания, которые сделала ему Рейчел, непрестанно крутились в голове, – она сказала, что никогда не ложилась в постель с Сид, после чего обвинила сама себя: «Наверное, я самый эгоистичный человек на свете». Рейчел, вся жизнь которой всегда казалась ему олицетворением самопожертвования, чьим кредо неизменно, сколько он помнил, было ставить удобства и радость окружающих превыше собственных, теперь придется справляться с осознанием, что человеку, которого любила больше всех, она отказывала в том, чего он больше всего хотел и в чем нуждался. Неужели они никогда об этом не говорили? Явно нет. Но почему нет? Он мог лишь предположить, что Сид, понимая настроения и натуру Рейчел, боялась рисковать тем, что имела. Но почему Рейчел была так настроена – или не настроена? Когда он впервые приехал в Хоум-Плейс, чтобы снова повидаться со всей семьей, и увидел Рейчел, которую когда-то так любил, вместе с Сид, он решил, что теперь ему все ясно: ей нравятся скорее женщины, чем мужчины. Теперь же Арчи догадывался, что Рейчел в ее безнадежной наивности полагала, что любовь к себе подобному – гомосексуальная любовь – означает любовь без секса.
Ему не спалось. Как же она теперь поступит – теперь, когда ей известно, как страдала Сид (хотя откуда ей об этом знать, ведь она никогда не ценила и не понимала, что значат лишения такого рода)? Сид она действительно любила, эгоистичной намеренно не была – хотя вряд ли поставила бы это себе в заслугу. Но сумеет ли Сид принять – при условии, что Рейчел вообще поднимет эту тему – хоть какой-то жест, будь он продиктован чувством вины или полным альтруизмом? Могли найтись, и, в сущности, находились мужчины, способные на такое, думал он, вспомнив истории о мимолетных бездушных интрижках в мужских компаниях, но Сид, не говоря уже о том, что принадлежала к другому полу, к этой категории никак не относилась.
Он встал, заварил чай и уселся в кухне. Мне надо на время отдалиться, думал он. Зачерстветь. Мне нужна собственная жизнь – хоть что-нибудь большее, чем существование по принципу «кое-как удержаться на плаву». Он решил, что сначала надо прояснить ситуацию с Нэнси, а потом для разнообразия вернуться – хотя бы на отдых – в свою французскую квартиру.
