Мун умер. Он убежал из квартиры, пропадал больше недели, а вернулся со страшной, вскоре загноившейся раной. Она рассказывала об этом, и слезы лились у нее ручьем, а она бормотала быстро и монотонно, не обращая на них внимания.
– Это все негодяй, который приходил проверять счетчики. Он оставил входную дверь открытой, хоть я и просила его так не делать, а Мун всегда был любопытным. Ветеринар сказал, что уже ничего не поделаешь: он пытался почистить рану, а она была ужасная, вскрыл нарыв, а он опять появился, и так до тех пор, пока Муну не стало совсем худо, и он так мучился, что ветеринар сказал – гуманнее всего будет усыпить его. Так он и сделал. Я держала его на руках, но он и так был еле жив. Сада у меня нет, похоронить его было негде, так что даже могилки от него не осталось. Ужасно возвращаться домой и знать, что его уже там нет – некому жаловаться на кормежку и ругаться, где меня черти носят.
Тем вечером он увез ее к себе, и она провела ночь с ним.
– Я немножко разучилась, – призналась она, забираясь в постель. – Не занималась любовью ни с кем с тех пор, как погиб Кевин. Но если повезет, скоро я снова приноровлюсь.
Она была неловкой, ласковой и действительно очень милой.
«И все-таки, – думал он, пока проходила эта неделя одиночества и выздоровления, – так больше продолжаться не может, потому что и до нее дойдет, что так больше нельзя. Еще вообразит себе, что я не виделся бы с ней так часто, если бы не хотел большего». А он не хотел. И это означало, что о своем отсутствии намерений надо заявить как можно яснее. Похоже, ему всегда известно, чего он не хочет, с досадой думал он, – дойдя до стадии выздоровления, когда слабость в союзе с жалостью к себе вызвали скуку, а потом и общее чувство неудовлетворенности, – но в том, чего ему хочется, он уверен гораздо меньше. Например, Франция: когда он наконец уйдет с теперешней работы, хочется ли ему на самом деле вернуться туда? Надо будет попытаться выяснить. За долгие годы он так привык желать Рейчел и преодолевать это желание, что оно придало окраску всей его жизни. Ну а теперь, когда он избавился от этого желания, его вытеснили нежнейшие чувства к ней и ко всей ее семье, которую он считал почти родной. И если он уедет во Францию, то будет видеться с ними гораздо реже, а в некоторых случаях не видеться вовсе.
В воскресенье ранним вечером он вышел на короткую прогулку, чтобы подышать воздухом. И не пожалел. Воздух заметно потеплел, тротуары там и сям были припудрены опавшими лепестками диких яблонь, изредка из чьего-нибудь сада доносился аромат сирени. Сидящие на заборах кошки довольно щурились, провожая взглядами последние лучи заходящего солнца, от которых вспыхивали стекла в окнах спален на верхнем этаже вытянувшихся вдоль улицы домов, большинство из них остро нуждались в покраске. Но когда предстоит заново отстроить двадцать городов, чтобы разместить миллион человек, которым вообще негде жить, покраска еще пригодных для жилья домов – далеко не первоочередная задача. Он задумался, сколько времени пройдет, прежде чем исчезнут видимые последствия войны и люди хорошо оденутся, станут выглядеть сытыми и не такими уставшими. На обратном пути он понял, что наконец должен собраться с силами и позвонить Вилли. Или, пожалуй, Рупу, чтобы разведать обстановку. Как знать, может, Эдвард уже передумал: нет, не стал бы он утруждать себя разговором с Вилли, если бы не принял твердое решение. Еще надо созвониться с Нэнси, договориться насчет похода в кино, а потом, после сеанса, объяснить, что с ним ей ничего не светит. «Даже если я плыву по воле волн, – рассуждал он, – это еще не значит, что и она должна плыть со мной». Утвердившийся в этих намерениях и удрученный ими, он медленно добрел до дома.
Встречу с Нэнси он назначил на вечер следующей пятницы. А потом, так и не найдя в себе силы для разговора с Вилли, позвонил Руперту.
– Арчи! А я до тебя все выходные дозвониться не мог. У тебя телефон был неисправен. К сожалению, у меня плохие новости.
– Знаю. Я виделся с ней ночью после вечеринки.
– Виделся с кем?
– С Вилли.
– А, это! Нет, я о другом. Насчет Брига. – Помолчав, он сказал: – В четверг он умер.
– Господи!
– С ним случился еще один бронхиальный приступ, из-за этого развилась пневмония. Ему назначили сульфидин, но это не помогло. Говорят, и сердце у него было слабое. Словом, мирно скончался наш старик в три часа утра. Все мы были рядом. Рейчел и Дюши – с ним, он говорить не мог, но узнавал их. Хоть он и прожил долгую жизнь, на душе все равно тяжко. И не верится. Рейчел просила меня сообщить тебе.
– Я подцепил какую-то заразу и отключил телефон. Искренне соболезную. Как все?
– Дюши, кажется, держится.
– А Рейчел?
– А она не очень. Естественно, она ведь почти в одиночку выхаживала его, особенно по ночам, так что, по-моему, она просто выбилась из сил. Да еще спину сорвала, когда поднимала его.
Оба помолчали.
– Я могу чем-нибудь помочь? Ты же знаешь, я готов, – сказал Арчи.
– Знаю, старина, ты же нам как родной. – И Руперт продолжал: – Ты приезжай на похороны. К сожалению, будет кремация, но он сам этого хотел. В два тридцать, в пятницу, в Голдерс-Грин. Сам я жду этого с ужасом, особенно из-за остального. Хью так зол на Эдварда, что говорить с ним не желает. И говоря между нами, я молюсь только о том, чтобы Вилли отказалась быть на похоронах. Она совершенно не в себе, бедняжка. Послала Хью к Эдварду, и, конечно, ничего из этого не вышло, если не считать ужасающего скандала. Ох уж эти мне родственнички! Завидую тебе иногда. Если так пойдет и дальше, придется нам с Зоуи подыскивать себе отдельное жилье. А что творится в конторе целыми днями, да еще и вечерами – ты себе не представляешь. – И он извинился. – Это, конечно, не твоя забота.
– Давай проведем вечер вместе. Только ты и я.
– Я бы с радостью, старик, но не на этой неделе. Позвоню тебе после похорон.
Арчи взял на время машину, чтобы доехать до Голдерс-Грин, прибыл заранее, припарковался и сидел, глядя, как вокруг небольшими группами собираются люди. Было дождливо и ветрено, все мучались с зонтами; даже сидя в машине, он ощущал атмосферу приглушенной, неловкой доброжелательности, видимо, свойственную событиям такого рода. Толпа чудовищно разрослась, но, уже решив присоединиться к ней, он догадался, что на одно и то же время назначено несколько панихид в разных часовнях.
Возникла заминка, пришлось ждать снаружи, пока не закончится предыдущая церемония. Прибыло, по-видимому, большинство родственников усопшего (он не заметил только Дюши и Рейчел, но догадался, что они, наверное, ждут в машине). Несколько незнакомых мужчин в плащах с траурными повязками на руке тоже были здесь, – скорее всего, служащие компании. И несколько стариков, в том числе на редкость дряхлых, – члены клубов, в которых состоял покойный, а также одна-две дамы средних лет – секретари или любовницы, сразу не скажешь. Они были во всем черном, одна приколола к лацкану пальто пучок искусственных фиалок.
