– И менять ее изнутри, ага. Как Горбачев, Хрущев и Ельцин с Путиным.
Митрофанов криво улыбнулся, но промолчал, потеряв интерес к беседе. Но Лена еще не выяснила главного – и не решила главного тоже.
– Хорошо, а если ты победишь, с чего начнешь?
Митрофанов посмотрел на нее, чуть увеличив кривизну улыбки.
– С режима ЧС, – сказала Лена. – Добьешься введения ЧС по санитарным показателям, это выведет ситуацию на федеральный уровень, губернатор ничего не сделает, придется оказывать содействие. Пойдут деньги и ресурсы – и куда ты их?
Митрофанов смотрел на нее, уже не улыбаясь.
– Начнешь выжигать все, правильно? Тут же, на месте: если позволят, купишь пару этих заводиков типа швейцарских, чтобы выжечь по максимуму, если нет, повесишь ответственность на губера, чтобы областные власти хоть вручную этим занимались, если не хотят быть крайними перед Москвой.
– Вручную там бесполезно, я считал, – сказал Митрофанов, глядя уже не на Лену, а в стол, словно ровно сейчас продолжал напряженно считать в уме.
– У Саакянца вот получилось кое-что.
– У кого? У Степана? Который вот эту свалку своими руками нам и?..
– И немножко нашими, – напомнила Лена. – Тот самый.
И Лена пересказала Митрофанову Витино повествование о последнем годе жизни и смерти Саакянца. Тот выслушал внимательно и молча, покачал головой и сказал:
– Вот судьба, а, Лен?
– Да уж, – сказала Лена. Ей опять хотелось плакать, и опять было не время.
Митрофанов поковырялся в телефоне, протянул его экраном к Лене и спросил, показывая точку на карте:
– Вот тут могила?
– Чуть левее, тут, – сказала Лена, показав, но постаравшись не коснуться ни экрана, ни руки Митрофанова. Он, похоже, заметил и пробормотал, сохраняя точку на карте в «Моих местах»:
– Слушай, а чего ты сама-то на выборы не пошла? Салтыков же предлагал наверняка. Ты же лучше меня все знаешь и лучше него. И уж точно лучше Ивана.
Лена удивилась:
– Ну, во-первых, не предлагал. Во-вторых, я бы и не согласилась. Чего гусей дразнить. Я тоже несистемная, к тому же баба. Кто ж за бабу проголосует?
– Бабы и проголосуют.
– Ага, жди. Совсем вы, товарищ будущий глава, свой электорат не знаете. Бабы первыми против проголосуют, большинство по крайней мере. Кое-что меняется, конечно, но в этой части перемен дождаться – я точно не доживу.
Митрофанов сделал сочувственное лицо.
– Так что я – без вариантов. Вот Саша лет через надцать – может быть. Только она уехать хочет.
Митрофанов пожал плечом, но Лена его знала: услышал, запомнил, примет к сведению и как одно из руководств к действию. И, может, что-то получится: теперь в это можно было хотя бы верить. Немало в наше время и в нашем положении.
Она осведомилась:
– С деньгами-то у тебя как?
– Сколько надо? – спросил Даниил.
– Да мне-то зачем деньги, – Лена даже засмеялась. – Ты же и так присылаешь. Почему, кстати?
– Ну там автоплатеж же, – сказал Даниил, как будто это все объясняло, посмотрел на Лену и откровенно разозлился. – Или я должен был его сразу отключить, раз ушел? Интересная идея. А ты бы отключила?
– Я – это я.
– А я – это я.
– Вот как все удачно-то.
– Не то слово.
Лена с легким стуком выложила на стол ключи от БМВ и документы.
– Вот, на крайний случай.
– Это что? – осведомился Митрофанов, кажется растерявшись.
– Энзэ для срочных нужд мэрии, – пояснила Лена. – Мальчика Алекса помнишь, который умер? За ним же никто не приехал, город сам будет хоронить, насколько я знаю. Пусть город и наследство получает. Выморочное имущество, муниципальное образование в два счета это оформит, если через нотариуса, а потом торги – и миллиона три-четыре в бюджете. Хватит, чтобы под сотню тонн мусора извести.
Митрофанов разглядывал ключи.
Лена продолжила:
– Там крестик на зеркале висит, не снимай, это Саакянца. Пусть они вместе будут. Я документы мальчика сразу забрала, на автомате, паспорт врачам отдала, а остальное пока себе оставила. А машину с бывшей Ленина отогнала, там уже местный контингент заглядываться начал. У нас в гараже стоит.
– Это угон, – сказал Митрофанов мертвым голосом.
– Это ответхранение, – отрезала Лена. – Дружок его опомнится, Ксюхин бывший, обязательно примчится, стырить под шумок. Нет уж, пусть лучше на благое дело. Свалка мальчика убила, пусть его машина поможет свалку убить. Только я тебя умоляю: ни себе, ни Саше, никому, ладно?
Митрофанов оттолкнул ключи так, что они чуть не свалились, и посмотрел на Лену с бешенством.
– Прости, – сказала Лена и встала. – А вариант пройти на поправке Бехтина ты тоже не исключай, пожалуйста. Он рабочий вполне, главное – чтобы Бехтин понял, что от тебя ему выгоды будет больше, чем от болванчика, – ну и чтобы никто губеру стукануть не успел. Но смотри сам, конечно.
Митрофанов поморгал, тихонько засмеялся и сказал:
– Елки-палки. Я, Лен, одному удивляюсь: чего ты не президент до сих пор? Могла же, разница-то, баба – не баба.
– Да мне и так хорошо было, – сказала Лена и несколько секунд смотрела на Митрофанова, с трудом удерживая себя от вопроса: «А теперь ты понимаешь, что я могу сделать с тобой что угодно?»
Удержала, кивнула и потянулась за курткой, когда Митрофанов сказал:
– Я понимаю, что ты можешь сделать… ну, многое. Смотри сама.
Лена кивнула еще пару раз и спросила:
– Прощения не попросишь?
– Я? Никогда.
– Молодец, – сказала Лена, стараясь не морщиться, и взяла куртку. – Даня, я могу сделать многое и сделаю. Сделаю так, чтобы здесь тебе никто не помешал. Ни Иван, ни общественность, ни Салтыков. Никто. Два условия. Первое: ты сделаешь всё, чтобы убрать свалку. Остальное: нужные люди на нужных постах, карьера, богатство, должность, имя в истории, даже чистая совесть – второстепенное. Если мешает убиранию свалки, то игнорируется. Вот. Второе: ты не жертвуешь при этом никем, а главное – собой. Ты не садишься в тюрьму, ты не пытаешься посадить Гусака или свалить Крутакова, ты не получаешь инфаркт, ты не оставляешь Сашу без отца. Хватит с нас этого. Договорились?
– Какой непростой выбор, – сказал Митрофанов, совершенно не улыбаясь. – Даже и не найдешь, как отказаться.
– Договорились? – повторила Лена.
– Договорились, – сказал Митрофанов.
– Отлично. На этом между нами все. Не звони, не пиши – ну я номер сменю и ящик грохну, так что это и бесполезно.
