– А в Москве детей в садиках травили – ничего, замолчали на отличненько, – неожиданно вставил Артем.
– Ну, там немножко другая ситуация была, с неприкосновенными мужчинами, – отметил Иван. – А у нас неприкосновенные соскочили, так что можно побарахтаться.
– Сидим, спокойно рассуждаем, как детей убивают, – тихо сказала Елена Игоревна. – Позволяем умирать, потому что немножко другая ситуация, барахтаться нельзя. Тем более дети не наши. Не лучше наших и, наверное, не хуже, – ну, просто дети, мало ли их по всему миру мрет.
– Лен, кофе, может? – спросил Иван, которому стало так же неловко, как всем, и не только оттого, что Елена Игоревна говорила как-то в нос, плаксиво, хотя и не плакала.
Она как будто не услышала:
– Раньше в Африке помирали – жалко, но что мы сделаем. Потом в Чечне – но это Чечня, что мы сделаем. Потом где-то на других окраинах, теперь где-то у нас, но хотя бы не рядом. Следующий этап: рядом, а потом – прямо здесь, а потом – прямо у нас. А что мы сделаем?
– Ну пытаемся же как раз, – сказала Полинка.
И опять Елена Игоревна будто не услышала:
– Если мы наших убивать разрешаем, то мы просто твари. Если чужих, или тех, что похуже наших, или тех, что получше, – мы, ну, фашисты, что ли. А так мы… Никто. Что есть мы, что нету. Просто пустое место, которое позволяет убивать детей.
Она замолчала, глядя в зашторенное окно.
– Мы пытаемся, – повторила Полинка.
– Пожалуйста, – сказала Елена Игоревна. – Хоть вы попытайтесь.
– Зачем? – вдруг громко спросила Машка.
Все обернулись на нее. Машка дико смутилась, показала, что говорит по телефону, снова поднесла его к уху и продолжила свистящим шепотом:
– Слушай, ну я же говорила, не надо! Мало ли что ты хочешь! Блин, ладно. Сейчас спущусь.
Она подошла к шкафу, быстро, ни на кого не глядя, упаковалась в уличное и вышла.
Иван хмыкнул, еще раз перебрал бумаги и сказал:
– На самом деле все пока удачно: подвоз мусора стопанули, теперь надо искать решальщика по свалке и готовить город к текущей сортировке. Там народ уже с институтами списался и с «Гринписом», если найдется нормальный вариант, можно будет его мэрии подкинуть, пока безвластие и нормальные люди. Может, и выборов ждать не придется.
Народ зашумел и замолчал, когда Елена Игоревна сказала:
– Если решаем эту проблему до выборов, то дарим их сопернику.
Иван удивился:
– Так что в этом плохого? В смысле, не в дарении сопернику, а в том, что проблему решим. Чем раньше, тем лучше, пока дохнуть не начали.
– Плохого то, что новый глава новую пакость придумает, и все сначала.
– Какой ужас, – сказал Иван и пошел одеваться. – Народ, простите, но я все-таки к Минееву сбегаю, ну я рассказывал, инженер, дедушка такой. Он замеры Артема посчитал и изучил, расскажет, что такое «Новжизнь» как математическая модель, можно ли ее минусовать, как говорится, и так далее. Вечером расскажу.
Все закивали. Артем, задумчиво глядя на закрывшуюся дверь, сказал:
– Наука на службе человечества. А вы говорите «все сначала», Елена Игоревна. Убрать свалку, забыть и дальше жить счастливо. Вот и вся программа.
– Ну, Артем, это немножко из области: случилось у меня ДТП, я пошел и все машины в городе сжег, а сам сел в машину и поехал.
– Концепт мечты, – отметил Тимофей.
– Если бы. Поехал ты до следующего ДТП. Аварии неизбежны, потому что все города строились без расчета на такое количество машин. И тем более без расчета на такое количество мусора, который сейчас производится. Мусор и нам, и Сарасовску вывозить надо? Надо. А куда? Только сюда. Все быстрее и быстрее. Вы по молодости и не помните, но даже в моем детстве пакетов было в миллионы раз меньше, их мыли, сушили и снова с ними в магазин шли.
– Бабушка до сих пор моет и складывает, – сказала Полинка.
– Я тоже, – сказала Елена Игоревна и усмехнулась, заметив, видимо, что Полинка, свинья, понимающе кивнула. – Бутылки тогда все, для пива, водки и лимонада, были стеклянными, их обратно принимали, за неплохие деньги, между прочим, а жестяных банок почти не было. И фасовки каждого отдельного товара не было, конечно. Одно дело – кило конфет в кульке из оберточной бумаги, чистая целлюлоза, разлагается за полгода, другое – то же кило в десятке целлофановых пакетов, которые разлагаются семьсот лет, и каждый продукт разложения – яд.
– Так это со всем так, – неожиданно сказали от двери. – Мебель была из досок и фанеры, сейчас из ДСП, это клей, формальдегиды, красители. Про одежду уж молчу.
Говорил среднего роста крепкий парень в плотной неброской одежде, стоявший рядом с Машкой, которая гневно что-то шипела ему в сторону уха. Парень широко улыбнулся и зашептал ей в ответ. Машка недовольно сказала:
– Знакомьтесь, это Миша, э-э, знакомый. Он напросился, но обещал не мешать.
Миша шагнул было ко всем, но Машка удержала его за рукав и повела к шкафу, так и читая неслышную нотацию. Они сняли куртки и потихоньку присели за Машкин стол. Миша с улыбкой озирался, реагируя всем лицом на ударные реплики, а Машка мрачнела все сильнее.
Елена Игоревна тем временем продолжила кошмарить собравшихся на тему «Вот ране, а ноне», перейдя к переизбытку одежды, которой раньше было пять предметов на человека, в основном из натуральных разлагающихся материалов, а сейчас сотни.
– Да ладно, все хлопок предпочитают, – не сдавалась Полинка.
– Ты колготки носишь? А видела колготки в земле? Это нейлон, он всех нас переживет. Еще лет сто – и земли не останется, будет паутина из чулок и комьев грязи. Батарейки раньше покупали раз в год, сейчас раз в две недели, приборов в каждом доме было три, они служили тридцать лет, теперь – сто, и обновляются ежегодно. А уж жрем и выкидываем сколько – несравнимо. Магазинов в тысячи раз больше, продуктов – в миллионы. И все это – мусор. Все гниет, попадает в землю, оттуда – в воздух и воду, в наши легкие и желудок. И никто к этому не готовился. А пора уже.
– В Европе и Штатах то же самое, но справляются же, – сказала Полинка. – Я про мусоросжигающие заводы почитала, не такие, как нам Гусак впаривал, конечно, а внятные, швейцарские и так далее. Там за год выбросов меньше, чем от десятка автомобилей, они органику чистенько разлагают на воду и углекислый газ, а остальное, ну, процентов девяносто пять, в пыль, экологически чистую, ее в брикеты, и дороги укладывают.
– Потому что они раздельный сбор мусора наладили. А «Новжизнь» кто разделит, чтобы отдельно пластик, отдельно стекло и отдельно гнилые очистки? Мы текущий-то мусор не можем раздельно собирать, не хотим, вернее. А сожжем свалку – обратно свалку и получим, в землю, в воду, ну и в легкие сразу.
Артем сказал:
– Так это государственная политика нужна. Чтобы бутылки принимали, чтобы стимулировали раздельно мусор собирать и так далее.
