Как может пропасть из единственной комнаты запертой квартиры не очень шустро передвигающаяся дочь, понять был невозможно. Как, впрочем, и почти любой страх молодой матери, снисходительно подумала умная взрослая начитанная Лена, желавшая довести эксперимент до конца – и, как обычно, отставшая от Лены настоящей.
Лена настоящая выскочила из темнушки и влетела в зал.
Саша сидела примерно в той же позе, в какой была оставлена, только с неудобно повернутой к прихожей головой. «Мама!» – сказала она, радостно всплеснула руками, чуть не потеряв равновесие, уперлась в микропианино, просияла и попыталась перехватить его поудобнее.
Лена упала перед дочерью на колени и обняла, горячо шепча что-то непонятное ей самой.
– Мама, боньдя, – сказала Саша. – Мама, сто? Мама, ты патес? Не пать. Анюй, ма. Анюй!
И вытирала ей слезы, попадая кончиками пальцев между век. А Лена все обнимала и шептала.
Лена никогда не рассказывала про тот случай ни Саше, ни Дане – никому, но сама почему-то помнила и время от времени пыталась представить, что Саша чувствовала, что думала и как ту ситуацию восприняла. В голову приходили самые разные варианты, как утешительные, так и те, из-за которых Лена называла себя последней тварью, недостойной жизни.
Самый вероятный вариант Сашиных ощущений Лена нашла и опробовала только теперь – после жуткого звонка Дани.
Она просто не поверила.
Лена быстро забыла, где ее застал этот звонок – на самом деле по пути домой из «Корзинки», она перла купленный по акции, три пакета в цену двух, стиральный порошок и была раздосадована неурочным звонком, потому что пришлось остановиться посреди вонючей улицы с десятикилограммовым пакетом, вынимающим руку из плеча, так что сперва она не разобрала, о чем говорит Даня, потом решила, что он ее разыгрывает или, например, выполняет условия дурацкого спора, – так вот, эти подробности Лена почти сразу начисто забыла и перепридумала другие, в которых утвердилась. В утвержденной картине Лена сидела посреди зала их трешки, как сидела Саша на ковре в однушке, и сперва по кругу занималась чем-то привычным, а потом долго сидела, неудобно вывернув шею, и ждала, пока Даня вернется.
Он возвращался каждый день, минус командировки и пара выездов на рыбалку, каждый день из двадцати одного года и одного месяца, целая жизнь, долгая, счастливая, хорошая и понятная от начала и до конца, который, хочется верить, неблизок, но почти наверняка примерно таков, как начало и середина: Даня возвращается, а Лена ждет, и у нее уже все готово.
У нее все было готово и в тот вечер, а Даня не пришел. Ни вечером, ни в ночи, как бывало. Так он серьезно, что ли, говорил все это – что уходит, что просит не дергаться и не беситься, что это на самом деле и навсегда, подумала Лена в третьем часу, прогнала глупую мысль, на всякий случай осмотрелась из окон и через дверной глазок, никого не обнаружила и легла спать. Даже умудрилась уснуть ближе к пяти, предварительно отправив отсроченное сообщение Слободенюку, которому обещала помочь с заказами в субботу, что будет к обеду.
Утром Даня тоже не пришел. Он пришел днем, в районе двух, когда Лена отправила Слободенюку второе и третье сообщения.
Лена страшно обрадовалась. Она собиралась в воскресенье вытащить Даню проветриться – слово, решительно не подходящее к текущим чуповским условиям, но ветер в переносном смысле был необходим. Лена устала так жить, устала от того, что Даня уклоняется от разговоров и отвечает, когда не отвертеться, неохотно и односложно, что спит отдельно, что не трогает ее вообще. И вообще. Все вообще – и, как писали в старых книжках, вотще.
Лена понимала, что категорической стала ситуация после смерти свекрови, но началась раньше – однако когда и где, Лена не понимала. Она смогла понять, разложив последние недели по элементикам, на чем Даня сорвался: сперва счел, что Лена не искренне горюет по свекрови, а притворяется, чтобы ему приятное сделать, потом немножко взревновал: мол, моя мать, а я уже успокоился, и тебе пора, – а потом устал от Лениного горя. Он не понимал и не мог понять. Он же не рос без матери, он представить не мог, что это – вырасти сиротой, потом получить в комплект к любимому мужу еще и мать, может, не наилучшую, но Лене лучше и не надо, да и не видала она лучше – а потом потерять. Ленина особая потеря дополнительно накрыла Даню с Сашей, которым и так после потери мамы и бабушки было несладко: Лена принялась мелочно их опекать и бояться всего на свете, как боялась за Сашу в ее детстве. Понимала, что это дурь, понимала, что выбешивает, а справиться с собой не могла. Саша перестала приезжать и брать трубку, а Даня – вот.
Лена решила чуть освежить и раскачать ситуацию в выходные. На себя как освежителя она особо не рассчитывала: вряд ли Даня сейчас был готов без раздражения принять любую идею жены, да и воображение у Лены было заточено исключительно на решение рабочих и бытовых проблем, а за досуг всегда отвечали другие люди – пока Лена собирала вещи и следила, все ли в шапках и каждому ли хватит мороженого и попить. И советоваться было трудно: спрашивать чужих людей не хотелось, а родные, Даня с Сашей, не хотели с нею разговаривать. Лена зависла в интернете до мигрени, долго изучала варианты и наконец остановилась на одном: квесте для взрослых. Можно проходить компанией от двух до шести человек, по итогам – ориентальный ужин с чаепитием.
Когда Даня пришел днем после неночевки, Лену слегка переклинило на фоне переживаний и недосыпа. Она вообразила, что муж перепутал назначенный день и решил, что квест сегодня. Лена успела тихо порадоваться всему этому: и тому, что Даня пришел ради их мероприятия пораньше, и тому, что вот он путаник какой смешной, и тому, с каким растерянным неудовольствием муж встретил ее улыбку, словно не ожидал, что Лена будет дома. Радовалась она с полминуты, пока не сообразила, что не успела поделиться с Даней планами. Не знает он ни про какой квест, никуда идти не собирается – с Леной, во всяком случае, – и настроен ровно так же, как все последние недели. Или даже хуже. Раньше он оказывал хотя бы ритуальные почести, а тут прошел на балкон, извлек оттуда командировочную сумку, бросил ее у шкафа и принялся перекладывать в сумку трусы, носки и свитера.
Лена наблюдала за этим издалека, сначала с интересом, потом с растущей опаской, но ближе не подходила и ни о чем не спрашивала, чтобы дополнительно не раздражать. А Даня все равно раздражался – и из-за того, что Лена смотрит, и из-за чего-то еще. Потом не выдержал и пояснил: «В бывшая Ле… В однушке поживу, Санька разрешила, она же хозяйка теперь».
И посмотрел на Лену с вызовом, будто ожидал ее реплики в давно расписанном по ролям диалоге. А Лена не сообразила, что ей положено говорить, слегка смутилась и поспешно сказал: «Ну цветы тогда поливай. Все мне меньше мотыляться, а то каждую неделю…»
Даня кивнул, кажется, с опять подскочившим раздражением, и Лена поспешно добавила: «Так-то мне нетрудно, могу и дальше приходить. Твое белье тоже забирать буду, там же стиральной машины нет. И еду, кстати, приносить. Могу на неделю сразу, а ты в холодильник…»
«Лена», – сказал Даня, собираясь продолжить, но не стал. «Или просто сам заходи, я оставлять буду…» – сказала Лена слабеющим голосом и умолкла.
