– Уф, – сказала собака блаженным голосом.
– Нельзя, – сказал милиционер.
У милиционера была тонкая шея и большие уши. Лет милиционеру было мало.
– Будь человеком, – сказала я. – На улице очень холодно.
Милиционер подумал, и сказал:
– Фиг с ней, пусть спит. И правда, мороз.
От милиционерского милосердия меня настиг катарсис, и я не пошла в метро, а пошла назад наружу. Там было очень холодно, но в ларьке напротив продавали горячие блины. Я купила милиционеру блин со сгущенкой и блин с ветчиной, а собаке – блин с ветчиной.
Когда я повторно вошла в метро, милиционер стоял подле спящей в тепле собаки и был задумчив.
– Ой, что вы, не надо, я ее и так не выгоню, вы не бойтесь, тетя! – сказал милиционер, завидев блин.
– Ты любишь сгущенку? – спросила я.
– Очень, – сказал милиционер.
Собака ничего не сказала и съела блин молча.
По дороге на производство я мечтала о том, как вечером милиционер не выгонит собаку, а возьмет ее домой, и они будут жить долго и счастливо, и умрут, конечно, не в один день, но в любви и согласии…
Понимаю. Все понимаю. Извините.
На производство, стало быть, я опоздала.
Поэтому скандал я застала на излете.
На факультете была пожарная проверка. Проверка застала лаборантку в углу за шкафом, где та КУРИЛА, пряча сигарету в карман пиджака.
– На улицу?! Хорошо!!! Я пойду на улицу!!! Я лягу в снег и буду курить там!!! – кричала лаборантка. – И вам всем будет стыдно, когда я замерзну насмерть и подохну!!! Да в такую погоду СОБАКУ НА УЛИЦУ НЕ ВЫГОНЯЮТ!!! Скажите им, Татьянавиктна!!!
– Вы не собака, Катенька, – сказала я, – Идите на двор…
Этот текст не о том, как я прослыла Дракулой.
У этого текста есть мораль.
Она очень непритязательна: берегите друг друга.
* * *
В конце ноября, покидая Венецию, я некоторое время раздумывала, не купить ли на Терра Сан Леонардо болотные сапоги.
Сегодня утром, добираясь до производства, я раздумывала о том, что раздумывать было нечего, а надо было брать.
Со стеклянного купола, венчающего производство, медленно сползают пласты подтаявшего снега. В аудиториях на третьем этаже капает с потолка. Уборщица Анна Петровна меланхолично меняет ведра.
Я истерически стучу по клавишам ноутбука, ваяю очередной список.
Краем уха слушаю Анну Петровну.
Речи Анны Петровны грустны и загадочны:
– Ёж жеж твою дивизию, – причитает Анна Петровна, махая тряпкой. – СтаканОм да об стенку, твою же ж налево… А оно брызги, да по свежей побелке… Международная, туды ее, журналистика… Надавали им стаканОв пластмассовых… Кофе пьют, баре! Журналисты! Слово какое на парте пишет, сын гадючий… Писать его, собаку, научили… На кафедре стилистики и научили… Вон, сок она пила. Сок пила, а мусор Анпетровна выгребай… Стоят, губы красют… Научили их губы красить… Профурсетки…
Анна Петровна гудит привычно и мерно.
Прислушавшись, я внезапно холодею:
– И скачет, подлец, и скачет… И наглый же такой… Я его щеткой, а он, сволочь, под потолок взлетел и сидит на лампочке… Международная, туды ее, журналистика… Вот до чего дело дошло! Мало что на лампочке сидит, так и нагадил еще сверху, посреди парты кучу наложил… А Анпетровна – убирай…
– Анна Петровна, – очень тихо говорю я. – Вы только что сказали, что студент международного отделения взлетел под потолок, сел на светильник и накакал на парту. Анна Петровна…
– Милая, – жалостливо отвечает Анна Петровна. – Голубь это. Голубь в 321 аудиторию залетел, никак не выгоним, на парту вон нагадил. В отпуск бы тебе, милая. С ума ты сойдешь с этими кампутирами…
За окном – отчетливая капель.
С крыши Манежа скидывают снег.
В отпуск, в общем, надо.
* * *
Вообще меня чрезвычайно утешает наличие в жизни абсурда. Мне представляется, что абсурд – это такая нежная улыбка трансцендентного. Привет из потустороннего мира. Нечто вроде дружеской руки на плече: «Ну что ты, дурашка, мечешься? Здравым смыслом своим трясешь, как дура бубном? Успокойся. Мир велик, жизнь непознаваема, грядущее таинственно, прошлое туманно, про настоящее вообще думать не хочется. Пойди, приляг!» Ну разве не утешительно?
– Она не создала мне условий, – строго молвит девушка Пупсикова. У девушки нежный профиль, каштановые кудри, короткое черное вечернее платье с большим вырезом на спине и розовые резиновые сапоги в крапинку. В руках у Пупсиковой шуршит пачка докладных на преподавательницу испанского языка Анну Иванну.
Анна Иванна мается тут же, тиская в руках докладные на прогульщицу и хамку Пупсикову.
– Какие условия, милая? – ласково уточняю я, держа голову руками. В последнее время я придерживаю голову на привычном месте. Знаете, не ровен час…
– Большую часть времени на занятиях испанским языком мне было неинтересно, – говорит Пупсикова таким голосом, что становится ясно: дело плохо.
– Кошмар какой, – пугаюсь я, – прямо кровь стынет в жилах. Вам – и не интересно. А что ж Анна Иванна? Пыталась ли она как-то исправить это страшное положение?
– Она была ко мне равнодушна! – сообщает девушка.
Поджавшая хвост Анна Иванна нервно поправляет очочки:
– Это «нулевая» группа, Татьянавиктна! Начинающая! А она пропускала по три-четыре занятия кряду… Она потом не понимала, что мы все говорим… Она не учила… Она совсем ничего не учила!
– Анна Иванна, – строго перебиваю я. – Мы ж не о том говорим. Вы мне расскажите, как вы допустили, что девушке стало неинтересно.
– Да! Как вы допустили? – поддерживает потерпевшая девушка.
– Вы что ж, не понимаете, Анна Иванна, как это страшно, когда НЕИНТЕРЕСНО?!
– Да! – говорит девушка.
Преступная Анна Иванна шмыгает носом.
Вообще, знаете, я устала.
От этой усталости у меня немного деформировалось мировоззрение.
Весна. Великий Пост к концу идет. Бурная административная деятельность доконала. Головокружения. Курицы жареной хочется. И перемены участи. На курицу, вообще-то, наплевать. Не так уж и хочется. Вот перемены участи…
– Что же нам с вами делать с Анной Иванной, Пупсикова? – спрашиваю я. – Что делать с этой жалкой, ничтожной личностью, которая не смогла заинтересовать вас испанскими глаголами? Понятное дело, что мы ее уволим немедля. Это не обсуждается. Но вот чем компенсировать вам моральный урон? Как залечить нанесенную травму? Быть может, перечислить вам на телефон полугодовую зарплату Анны Иванны? Или как-нибудь опозорить эту бездарь перед шеренгой ваших однокурсников?!
