Она права, нельзя есть этот снег. Это совсем не тот снег моего детства сорокалетней уже давности, который так здорово было обсасывать с варежки… Это ядовитый, грязный снег, но я почему-то болею за «идиота».
Его мама увлеченно болтает по телефону, и собака уже совсем близко, и я тихо говорю:
– Не советую.
Ребенок замирает и смотрит на меня. На собаку. На меня. На собаку. Наконец задает вопрос:
– Она кусается?
– Еще бы. Если бы ты спал в углу на остановке со снегом на носу, а тебя внезапно разбудил бы человек в синем комбинезоне, ты бы тоже кусался.
– Какой человек? – спрашивает ребенок.
Это хороший вопрос. Резонный.
– Приличный человек в синем комбинезоне и красной шапке с помпоном.
– Это я, – зачарованно говорит ребенок.
– Это ты, – подтверждаю я.
– Что ты там делаешь?! – кричит опомнившаяся мама. – Куда ты лезешь, кретин?! Автобус идет, а он лезет!
В автобусе мы сидим рядом. Мама продолжает ругать непутевого сына, а тот поглядывает на меня хитро. А потом, дождавшись паузы, говорит:
– А вот я никогда не плачу…
Они выходят остановкой раньше, у детского сада, и я машу им из окна, но они меня не видят сквозь запотевшее стекло.
* * *
И вот бежишь, бежишь, торопишься…
Старт-финиш, старт-финиш… Дом – работа – Новый Год…
Добежал, вскочил, выскочил, влез, припарковался…
Парень и девушка стоят на газоне у детского корпуса Онкоцентра. Обнимаются, как положено… Что-то не так. Что? Застываю, думаю с минуту. Мамочки, да им же трава по колено, и пахнет так, как пахнет в июне, и одуванчики из солнц превратились в луны, и снег сошел сто лет назад, и лужи высохли, и ветер тугой и мокрый, как перед грозой… Лето. А я и не успела…
И поднимаю голову, и смотрю вверх, и говорю:
– Привет, Бог! – И первые тяжелые капли падают на лоб. – Хорошо, что Ты меня слышишь, Господи…
– Слышу, слышу… Ерунды много болтаешь, а так – слышу…
– Господи, помоги…
– Знаю, знаю кому. Постой, помолчи, а я тебя дождичком сбрызну. А то эвона, глаза на ниточках…
* * *
А вам не приходило в голову, зачем вы вообще снимаетесь с места?
Изначально эта запись была сделана в Люксембургском саду, под раскидистыми липами, на железном, но до странности удобном стуле, в один из последних дней июня в ветреном городе Париже.
Итак, ради чего вы снимаетесь с места, покидая свой угол, оставляя на произвол прихотливой судьбы кота, фикус и канарейку, какие бы формы они ни приняли в каждом конкретном случае?
Да, путешествия, несомненно, расширяют кругозор.
С той же бесцеремонностью, с которой стоматолог, непринужденно насвистывая, «расширяет» вашу многострадальную пасть, прежде чем приступить к своим устрашающим манипуляциям.
Надо сказать, путешествия церемонятся еще меньше стоматолога.
Вокзалы и аэропорты с суетой, толчеей и одинаково мерзким кофе, где бы его ни варили – от Осло до Кейптауна.
Паранойя. У каждого порта – своя. Шереметьево больше всего боится ваших башмаков и заставляет натягивать на босые ноги мерзкие пакетики, пока обувь ваша едет по транспортеру, притворяясь благонадежной…
Марко Поло к башмакам равнодушен, но боится вашего ноутбука: открыть, но ни за что, ни за что не включать!
Хитроу опасается, что люди в восточных одеяниях дадут вам на хранение бомбу, и поминутно умоляет по радио отказать им в этой просьбе. При этом найти в Хитроу сотрудника мужского пола без чалмы весьма затруднительно.
Аэропорт Кольцово, положительного примера ради, не боится ничего, но вы все время трясетесь за свою ничтожную жизнь и жалкие пожитки.
Но это все – только начало. Если ваш чемодан не решил внезапно провести отпуск в Филадельфии, оставив вас в Житомире без смены белья и зарядного устройства от телефона, вы попадаете в гостиницу.
На составление смеси из кипятка и ледяной воды у вас уходит по двадцать минут ежеутренне.
Дверь в номер открывается и закрывается самым причудливым образом.
Розетки… Вы можете претендовать на Нобелевскую премию, если способны запомнить конфигурацию этих чертовых дырок в стене, от которых зависит ваше жизнеобеспечение.
Например, в Италии вам приходится расковыривать маникюрными ножницами отверстия в «переходнике», ибо то, что в Москве вам продали как «европейскую» вилку, не лезет в итальянскую розетку, наводя вас на мысль, что Италия – это не Европа.
То, что использует вместо нормальной вилки Великобритания, описанию не поддается.
Карты и схемы сами по себе ничем не плохи, но вот приведение их в соотношение с реальностью… А уж метро… С каждым возвращением в Москву я преисполняюсь глубокой признательностью к создателям простого, логичного, удобного, прохладного метро с огромными, ослепительно чистыми станциями, полными света и воздуха…
И двери, двери! Которые открываются и закрываются автоматически! И этот добрый, нежный голос, объявляющий станции…
Да, так зачем мы уезжаем?
Должна же быть компенсация, достаточная для того, чтобы перенести все эти страдания? Что-то такое, что нельзя заменить комфортабельным просмотром альбомов по искусству на удобно продавленном родном диване. Нет, если вы едете для того, чтобы сплавляться по реке с крокодилами в дырявой детской ванночке под парусом – это другое дело. Это я даже понимаю. Чисто теоретически. Да.
Так вот.
Сидя в Люксембургском саду мы с моим веселым спутником поняли вот что: мы едем так далеко ради ощущения покоя. А он, этот самый покой, абсолютно неповторим в каждой стране. Если вам повезет погрузиться в состояние покоя на мшистом валуне у норвежского фиорда, то вы поймете, что это совсем особый покой, полностью отличный от того, который, если повезет, удастся ощутить, в тихом углу венецианской лагуны, над чашкой эспрессо с ледяной водой, в кафе без названия, на крошечной площади – старушка у окна спит в шатком кресле, кот – у нее на коленях.
Совсем другое – покой тихого вечера на подмосковной даче, где откуда-то тянет дымком и еле слышна электричка за лесом.
И совсем, совсем иное – покой, который охватывает человека, оттащившего в кружевную липовую тень два стула: один – чтобы есть, другой – чтоб положить ноги; кто вынул из сумки ноутбук или блокнот, или книгу, или кулек черешни, и застыл на долгие часы. Мечтая, читая, записывая в тетрадь праздные мысли, слушая далекую музыку, детский смех и неспешные разговоры старушек…
Это, поверьте мне, очень особенный покой.
Добравшись до Москвы, я обычно больше всего скучаю по этому вот покою, оставленному в далеком краю.
