Жила и ни кем не опровергалась ещё одна версия причин сумасшествия Бени. Не менее логична и не более фантастичная, чем предыдущая. Оказывается, на момент посадки умерла у него мать, и оказался Беня единственным наследником, а, соответственно, — владельцем замечательной квартиры в добротном сталинском доме в самом центре города. На эту квартиру и положил глаз большой мусорской начальник. Пробовал он через посредников уговорить вступившего в наследство и уже успевшего сесть Беню уступить — продать жильё. Понятно, за бесценок, как это нынче в мусорской среде принято. Когда Беня наотрез отказался, тогда и была организована в лагере ситуация, главной целью которой было настучать несговорчивого арестанта как можно сильнее по голове, чтобы ничего здравого там не осталось. Кажется, с поставленной задачей исполнители справились. Что такое «дом» и что такое «собственность» Беня на сегодняшний день, похоже, уже и не представлял. Даже слов таких в своём и без того небогатом рычаще-мычащем лексиконе не имел. А квартира его, после нескольких условных продаж-перепродаж оказалась, аккурат, в собственности дочки того самого мусорского начальника.
Гуляла по зоне и третья версия судьбы главного лагерного сумасшедшего. Менее правдоподобная, но право на существование всё-таки имеющая. В первой своей половине версия эта ничем от предыдущей не отличалась, а вот во второй… имела такой, закрученный с привкусом романтики и авантюры, сюжет, что даже Дюма со своим Монте-Кристо просто заскучал бы от зависти.
Верно, едва оказавшись в зоне, стал Беня жертвой крутого мусорского беспредела. Верно, по причине того же беспредела был он жестоко избит, и бившие его целились исключительно в голову, чтобы отбить и память и здравый смысл. Только при этом (то ли мусора старались, спустя рукава, то ли голова у Бени оказалась несотрясаемой) трезвый разум после всего этого он все же сохранил. Более того, этот самый разум подсказал Бене, что сложившуюся ситуацию пережить правильней будет… дураком. И сделать так не ради того, чтобы выжить, а ради того, чтобы добиться окончательной справедливости.
Арестанты, прежде по воле Беню знавшие, принесли в зону слушок, будто на этой самой воле в надежном месте под присмотром надежных людей хранятся документы, что неопровержимо свидетельствуют о преступной незаконности всех манипуляций с бениной квартирой. Будто не просто били специально проинструктированные мусора Беню головой о стену, сбивая этой самой головой штукатурку с той самой стены. Будто главной целью этой экзекуции было не просто вышибить мозги у «виновника торжества», ввести его в состояние, когда любой, увидевший Беню со стороны, мог покачать головой: «Да у него гуси полетели…», а вытребовать у него эти документы.
Выходило, что тогда Беня своих экзекуторов и всех, кто за ними стоял и дирижировал, просто надул. Внешне имитировал стопроцентный крышесъезд и, соответственно, полное безразличие к судьбе материнского наследства, а внутри выковывал жесткую установку: выжить во чтобы то ни стало, чтобы по освобождению, каким бы нескорым оно не было, непременно найти беспредельщиков в погонах и рассчитаться сполна. С кем официально, через суд, с необходимыми документами в руках, опираясь на серьёзных юристов. С кем так, как они заслуживают, с учётом всего криминального прошлого и жестокого лагерного опыта. Вот, якобы, ради этого нескорого, но непременно грядущего момента высшей справедливости и напялил Беня на свою, возможно, увечную, но всё-таки разумную, голову колпак сумасшедшего, ради этого и вживался в образ главного дурака зоны, ради этого и утюжил целыми днями в любую погоду лагерный плац, прижимая к груди нелепую миску с хлебными объедками.
Разумеется, и судьбу Бени в обоих вариантах прикидывал на себя Леха Найдёнов. Первый, искренний, сценарий его просто страшил по уже известным и понятным причинам. Ибо кто знает, что может родиться в сознании искренне сумасшедшего, и какие перемены последуют в его поведении? Опять же вспомнился Васька Цыган, в засаленной до нездорового блеска робе роющийся в урне у лагерной столовой и докуривающий бычки за обиженными. По поводу второго, симуляционного, он признавался сам себе: не вытяну. Признавался грустно, обескураженно и в то же время мужественно: вот так я, Алексей Найдёнов, не смогу. Даже не потому, что такая симуляция потребует запредельной концентрации воли, а потому что человеку вот так много лет подряд по двадцать четыре часа один на один только с собою, а с другими — ни словом ни пол словом, — просто невозможно.
Вот и наваливался вывод, что перспектива сумасшествия оказывалась привлекательной только издалека. Совсем как конфетка в нарядном фантике, которая после надкусывания могла оказаться не только невкусной, но и откровенно ядовитой. Движение по маршруту «полетевших гусей» всерьёз грозило обернуться будущими проблемами, по сравнению с которыми нынешние проблемы могли показаться сущими пустяками.
Подумав или, как принято здесь говорить, по-кубатурив, на эту тему ещё немного, Лёха вдруг обнаружил внутри непонятную тихую и очень светлую радость. Чуть позднее уже вдогон растеклось по сознанию объяснение этому состоянию, которому, казалось бы, и взяться было неоткуда. Будто какой-то тихий, но очень уверенный и даже жесткий голос то ли успокаивал, то ли инструктировал, а скорее, всё-таки командовал: «Не дергайся! Всё у тебя будет ровно, всё будет нормально, только со своей головой не шути, не для того голова человеку даётся, чтобы он над ней эксперименты ставил, со своими мозгами в прятки играл, пригодится она ещё, эта голова, и здесь, за колючкой и на воле… Нельзя, никак нельзя человеку без головы…».
А ещё вспомнилось, что очень редко, но бывает, что вытаскивает арестант счастливый билетик из лотерейного барабана судьбы: то амнистия, то жалоба в Верховный Суд выстрелит, то ещё какая-то совсем нечаянная радость.
Впрочем, и без лотереи Судьбы остававшийся срок уже не казался громадной, нависшей, способной раздавить глыбой. Верно, семь лет в переводе на месяцы — это очень много. Верно, если всё это в дни перевести — ужаса ещё прибавится. Только зачем такой арифметикой заниматься? Те же самые семь лет в пропорции к уже прожитому — не то, чтобы пустяк, но вполне преодолимая дистанция. Кстати, есть и какая-то средняя продолжительность жизни в стране, которая по международным меркам ничтожна, но, в целом, в сравнении с теми же семью годами, очень даже прилично смотрится.
Вот с учётом всего этого и щёлкнул неведомый тумблер внутри Алексея Найдёнова, и он, неожиданно для себя самого, вслух тихо, но отчётливо произнёс:
— Вывезу…
Оглянувшись, не видит ли кто его, говорящего с самим собой, чуть громче и гораздо уверенней повторил:
— Вывезу…
И рубанул ладонью левой руки по предплечью руки правой, уже сжатой в кулак. Жест не очень приличный, но, с учётом настроения и обстановки, ему вполне простительный.
Последний этап
Всю жизнь его звали Костей.
И в пять лет, когда его кудрявого и большеглазого хотя бы родители могли называть Костиком.
И в тридцать, когда окружающим полагалось бы употреблять сдержанно серьёзное — Константин.
