Потом то ли спросил, то ли удивился вслух: «Выходит, теперь и духи типа «Шанель-Бутырка» выдумать можно?…».
«Можно, вполне даже креативно получится», — согласилась не заметившая подвоха продвинутая племянница.
Острая небесная недостаточность
Прости, сынок, воздушный змей для тебя я так и не построил.
Это надо было бы сделать, когда тебе было лет двенадцать, возможно, даже раньше.
Это надо было сделать тогда, когда неудержимо взрослеющий будущий мужчина впервые задумывается, что такое небо, что такое свобода, из чего складывается человеческое счастье.
Стыдно, я так и не смог найти для этого времени: работа, командировки, бесконечная изнуряющая и озверяющая гонка за чем-то, что издалека представляется таким важным и ценным, а вблизи оказывается ничтожным и никчемным.
Тогда не смог выкроить какие-то несколько часов, а сейчас это просто невозможно, как бы горячо я к этому не стремился, и как бы искренне ты не хотел мне в этом помочь.
Воля, в которой находишься ты, и неволя, где обитаю я, — это не просто два разных вида человеческого бытия, это — две противоположных и люто непримиримых друг к другу цивилизации, это — две исключающих друг друга системы координат, два воюющих космоса.
Стыдно и грустно.
Конечно, в наше время можно и не заниматься великим священнодейством, состоящим из варки клейстера, поиска дранок, подбора соответствующих ниток и тряпочек. Уже давно в любом игрушечном магазине можно купить китайскую поделку с тем же самым летающим и воздушным названием: воздушный змей. Только это — не поделка, а подделка, фальшивка.
Это — что-то совсем другое, несерьёзное и ненастоящее.
Настоящий воздушный змей — это тот змей, что когда-то построил для меня мой отец, твой дед, которого ты, уж так случилось, видел только на семейных фотографиях.
Помню это событие в мелочах и деталях.
Строительство воздушного змея начиналось с поиска подходящих дранок, призванных стать остовом, скелетом будущего небесного корабля.
Что такое дранки, тебе, выросшему в сердцевине громадного современного города, надо пояснять. Дранки — это тонкие полоски древесины, на которые распадается старая, не раз побывавшая под снегом и дождём, фанера. Для того, самого первого моего воздушного змея, отец оторвал эти дранки от стены дровяного сарая во дворе вовсе ещё не московского дома, а родительского дома на окраине города, в котором я провёл первые двадцать с лишним лет своей жизни. Отец неспешно придирчиво проверял, достаточно ли они сухи, хорошо ли гнутся, нет ли на них раковин от сучков и прочих изъянов.
Потом подбирался бумажный лист.
Обычно для этого использовался двойной вертикально поставленный лист из школьной тетради, иногда такой же двойной, но куда больший в размерах, лист из журнала формата «Огонька», иногда какие-то нестандартные листы из остатков обоев, обёрточной бумаги и прочих макулатурных отходов.
Первая дранка приклеивалась на самую верхнюю кромку бумажного листа, две следующие клеились по диагонали крест накрест в виде то ли Андреевского креста, то ли неприлично знаменитой буквы «X».
Если змей отличался значительными размерами, то на бумажном листе появлялась четвёртая дранка, проходившая через пересечение диагональных, параллельная верхней кромочной.
Для всех процедур склейки отец использовал сваренный из муки клейстер. На моё предложение заменить самодельный клей покупным канцелярским клеем, что продавался во всех магазинах канцелярских принадлежностей, он только отмахивался: «Клейстер, только клейстер, он надёжней…».
Тот отцовский клейстер из детства я вспоминал в столичных изоляторах, на которые пришёлся первый год моей арестантской биографии.
Там тоже был клейстер.
Только тот тюремный клейстер делался не из муки, а из размоченного в кипятке и неоднократно пропущенного через марлю хлебного мякиша. С его помощью мы клеили из свёрнутых в трубочку газетных и журнальных листов двухметровые «удочки»
[35], столь необходимые для налаживания «дороги» — главной тюремной нелегальной коммуникации.
«Дорога» представляла собой базировавшуюся на внешней стороне тюремной стены канатно-подвесную систему из верёвочек и шнурочков, по которой из камеры в камеру передавались записки, чай, сигареты, продукты, иногда даже мобильные телефоны, перелитый в маленькие пластиковые ёмкости алкоголь, наркотики.
С помощью этого клейстера мы, арестанты, не раз пытались преобразить, очеловечить унылый вид камеры, оклеивали стены специально заказанными с воли в передачках белыми листами писчей бумаги формата А4. Наивные, не учитывали тюремной всепроникающей сырости и сильно удивлялись, когда уже через пару дней эти листы набухали мрачной тёмной влагой, отклеивались и падали вниз, будто специально норовя угодить на лица спящих арестантов.
Вернёмся к змею из моего детства.
Когда приклеенные к бумажному листу дранки подсыхали, схватывались, тем же клейстером, в середину змея приклеивалось бумажное сердечко. Это для лучшего скрепления дранок между собою и для, в определённом смысле, красоты. Ведь сердечко это, вырезанное из бумаги, другого, часто красного, цвета, было видно издалека, как бы высоко не поднимался змей над землёй.
С приклеиванием сердечка завершалось изготовление остова воздушного змея.
Далее следовало устройство пут (так называлась непростая конструкция из ниток, что позволяла аппарату держаться в воздухе). Описать все тонкости этой операции невозможно, этому можно только научить по жесткому принципу: смотри и делай как я.
Последним этапом в строительстве воздушного змея было оснащение его хвостом.
Хвост изготавливался из связанных между собой узеньких ленточек какого-нибудь лёгкого материала, лучше всего для этого подходили старые, приговорённые к выбрасыванию, простыни и пододеяльники. Хвост привязывался к нижним, чуть свисающим под краешком бумажного остова, концам дранок. Тех самых, что представляли собой, то ли благие очертания Андреевского креста, то ли напоминали мало приличную букву русского алфавита. А сам хвост копировал другие буквы, правда, уже иного, латинского алфавита. Чаще всего хвост воспроизводил букву «U». Иногда в его середину строго симметрично добавлялась ещё одна простынная ленточка, и тогда буква «и» плавно трансформировалась в другую букву того же чуждого алфавита — «Y».
Непросто было правильно рассчитать длину, соответственно, вес хвоста. А зависело от этого очень многое. Если хвост оказывался слишком тяжёл — воздушному змею было трудно взлететь, оторваться от земли, добраться до спасительных воздушных потоков, всегда готовых подхватить и поддержать всякое существо, механизм или предмет, дерзнувшее подняться в небо.
