Нет, не знаешь, милый.
Ты ошибаешься.
Я твою страсть уважаю. Это твой выбор, и я никогда, ни разу его не осуждала.
Да, я ее не разделяю, кори меня, если хочешь, но не за то, что препятствую тебе. Хотя знаю, какую цену нам всем приходится платить за нее.
Но если хочешь добрый совет от скромной читательницы, то есть в этой главе одна неувязочка.
Ты начал за здравие, с маковой женщины на ярмарке-от-всех, а кончил за упокой, кровавыми преступлениями.
Извини, Габи, но я при всем желании не вижу связи между всеми этими нераскрытыми убийствами и Полиниными куклами или машинками Флориана.
5
Вы меня уже немного знаете. И понимаете, что я так легко не сдаюсь.
Я снова побывал в мэрии, пытался хоть что-нибудь разузнать, разведать – исподволь, расспрашивая друзей. Безуспешно. Никто не знает участницу ярмарки в платье с маками, никто ничего не заметил, никто не понимает, что именно я ищу. А может, все притворяются…
Чем больше я думаю об этом стенде на ярмарке-от-всех, чем дольше рассматриваю фотографии, тем меньше верю, что столь невероятное совпадение могло остаться незамеченным. И тут я вспоминаю, что сказал Мюгетте. Большинство этих вещей мы ведь не выбрасывали. Достаточно их найти, и все станет ясно. Нужно только дождаться удобного случая.
Несколько дней спустя я работал у себя в кабинете, перечитывал показания санитаров скорой об отравлении цианидом маленькой Эмили, и увидел в окно въезжающую на нашу стоянку машину Флориана. Флориана и Амандины, если быть точным.
У меня всегда щемит сердце, когда я вижу, как мой двадцатичетырехлетний сын входит в сад рука об руку со своей любимой. Я вспоминаю, сколько раз здесь же вел Флориана за ручку. Или катил его, таща за руль детского трехколесного велосипеда. Или позже, страхуя на двухколесном, на роликах, на скейтборде. Сколько раз я бил по мячу в импровизированные ворота или по волану через натянутую вместо сетки веревку.
Я как дурак верил, что они вечны, эти дни игр с сыном в Большого Папу на парковке! Сколько это продолжалось? Десять лет? Сначала ты ждешь своего первенца, потом имеешь счастье длиной максимум в пятнадцать лет, а после еще лет тридцать вспоминаешь о нем. Пусть не так много лет, но с Флорианом нас связывала закадычная дружба. На наш манер. Никаких откровений, признаний, сердечных тайн, зато мы не могли наговориться – о том, кто победит в «Тур де Франс», кого надо включить в сборную по футболу, кто должен играть в Кубке Дэвиса – Санторо или Пьолин. Ну и о музыке, разумеется.
Шуршат шаги по гравию аллеи. Раз в две недели Флориан приезжает в Туфревиль. С женой. Сын покинул родительское гнездо, чтобы свить свое с Аман-диной, три года назад, и с тех пор – хотите верьте, хотите нет – я ни разу не видел Флориана одного. Не припомню, чтобы он заговорил о звездах футбола, результатах Большого шлема или Гран-при «Формулы-1». Флориан благовоспитанно сидит на диване и слушает, как щебечут Амандина с Мюгеттой. Свекровь и невестка обожают друг друга и могут часами трепаться обо всем и ни о чем, а Флориан только кивает и нежно проводит пальцем по позвонкам любимой, если она в платье, или гладит бедро, когда она в брюках, будто боится, что стоит ему, забывшись, обронить имя Рибери
[21], как его сокровище убежит без оглядки. Не бойся, сынок, я не выставлю тебя на позор. Так что когда Флориан с Амандиной приезжают, я вежливо здороваюсь, наливаю всем выпить и, посидев с ними немного для приличия, удаляюсь в свою берлогу – работать. «Ты должен с ним поговорить», – сто раз настаивала Мюгетта, после того как сын с женой садились в машину и уезжали к себе в Монтивилье.
Поговорить? О чем?
Флориан сделал выбор. Мужчина всегда выбирает женщину, с которой чувствует себя лучше, тоньше, умнее, чем он есть на самом деле.
– Я уважаю сына, потому и не разговариваю с ним, – ответил я однажды Мюгетте.
– А он, по-моему, уверен, что ты на него сердишься.
Когда я спускаюсь в гостиную, Мюгетта и Амандина увлеченно обсуждают непростой выбор между деревянными ставнями и рулонными шторами. Флориан вертит головой от матери к ненаглядной, напоминая теннисного арбитра, который устал считать очки, сидя на судейском насесте, и теперь делает это, удобно устроившись на диване.
– Можно задать тебе вопрос, Флориан?
Флориан поворачивается ко мне, в глазах тревога.
– Я давно хочу разобрать старые коробки. Не поднимешься со мной? Посмотришь старые диски, отберешь, что хочешь оставить себе?
Мюгетта недовольна. Амандину мое предложение скорее забавляет. Флориан удивлен, но он с детства сохранил хорошую привычку слушаться папу.
И вот несколько минут спустя – большая премьера! Отец и сын вдвоем на чердаке.
Мы открываем отсыревшие коробки. Сюда, под крышу, я убрал все вещи, которые понадобятся Флориану, когда придет его черед перебраться из квартиры в центре города в новенький коттедж и мечтательный-юнец-не-знающий-от-какой-стены-гвоздь окончательно превратится в рукастого-папу-занимающегося-по-воскресеньям-ремонтом. После его отъезда в Гавр я занял бывшую детскую, устроил в ней свой кабинет, заменил японские комиксы на полках подборками «Курьера Ко», тщательно составил архив детства Флориана и отправил все это добро на чердак.
Под балкой, наполовину укрытой стекловолокном, стоит CD-плеер, старенький, но все еще в рабочем состоянии. Я вскрываю ножом коробку с надписью: «Музыка. Флориан».
И как минимум на четверть часа мой сын исчезает. Его голова ныряет глубоко в коробку и высовывается на несколько секунд, только чтобы глотнуть воздуха и выложить очередную стопку дисков, по большей части помеченных маркером.
Хиты 94–96
Французский рок 97
Шлягеры лето 99
Я украдкой рассматриваю каждую обложку. Пока Флориан не достал из коробки ни один альбом из тех, что я узнал на ярмарке, а ведь именно их он слушал нон-стоп в подростковом возрасте. «Нирвана», «Металлика» и прочие «Ангелы смерти».
Флориан разгибается, вставляет диск и нажимает play. Плеер скрежещет, как ржавая фреза, кажется, диск так и будет вечно крутиться вхолостую, но вот вступают полнозвучные гитары «Крэнберриз»
[22], сотрясая балки чердака.
Zombie.
– Вау! – выдыхает Флориан. – Это было здорово!
Несколько долгих секунд он, закрыв глаза, отдается медленному, гипнотическому ритму, потом перещелкивает дальше. В динамиках стрекочет вступление ко второй песне. Звучат гитарные аккорды – самые знаменитые за последние двадцать лет.
