Бешеные деньги. Жертвенное служение.
Мама умерла зимой, на Богоявление, папа пережил ее ненадолго, ушел после Масленицы. Говен выждал сорок дней Великого поста и снял комнату на пасхальные каникулы.
В «Лисьей норе», близ Дудевиля, в самом сердце области Ко, в Нормандии.
Они шли по аллее из насыпного гравия рука об руку, ни дать ни взять молодожены. Так оно и было… но сорок девять лет назад! Диане-Перль шел шестьдесят девятый год, а в тот день ей едва исполнилось двадцать, – в день, когда она сказала «да» своему Говену, который был старше ее на пять лет.
– Здесь чудесно, мой рыцарь! Чудесный вид! Чудесный свет! Чудесный запах!
Говен считал подлинным чудом превращение Дианы в принцессу, в сумасбродку, которая вечно переигрывала, выражая восторг слишком бурно, как плохая актриса.
Она снова начала свою игру.
Говорливая и вполне осязаемая актриса.
– Спасибо, мой Говенчик!
Ласковая, шаловливая кошечка.
Еще немного – и он увлек бы ее в сторону от дороги, чтобы поцеловать, обнять, а может быть, даже – почему бы нет? – заняться любовью за яблоней во фруктовом саду, раскинувшемся по ту сторону изгороди. Все равно ведь приехали раньше. Им часто случалось заниматься любовью в полях, только было это давно.
Он рискнул сделать шаг в сторону. Ну что же, посмотрим…
Диана-Перль последовала за ним, хотя могла понять движение иначе.
Еще шаг? – размышлял Говен. – Решиться или нет? Перелезть через изгородь?
Его рука легла на талию жены.
– Перестань, – успела возразить она.
И оба вздрогнули, услышав крик.
Крик, полный ужаса, короткий, громкий, пронзительный.
Диана-Перль инстинктивно спряталась за Говена, он же приосанился, контролируя ситуацию с той британской флегмой, которая так восхищала ее все эти годы и еще чаще раздражала.
– Прелести деревни, милая. Где-то режут свинью или барашка… Природа. Жизнь во всей своей натуральности. Они покажут тебе, как потрошат кролика или ощипывают курицу, если захочешь.
Диана-Перль еще дрожала, но постепенно успокаивалась.
Через несколько минут они уже стояли у дубовой двери дома.
Стучать пришлось долго, Говен даже обошел дом и заглянул в самое низкое окно, но занавески оказались задернутыми. Видно было только движение расплывчатой тени за матовым стеклом слухового окошка под крышей.
Наконец спустя долгие пять минут дверь открылась.
Перед ними стоял мужчина лет пятидесяти. Растрепанный, запыхавшийся, рукава засучены, рубашка расстегнута, круглое красное лицо в испарине.
Природа, жизнь без прикрас, вспомнила Диана-Перль, представив себе тушки кур и уток в кладовой за кухней.
– Мсье Лефевр? – Говен с улыбкой протянул руку: – Говен Бодрикур. Мы сняли комнату на неделю.
Лефевр смотрел ошарашенно, словно не понимал, о чем идет речь, но потом вроде бы сообразил, что здесь делают двое приезжих.
– Ах да. Да. Э-э… Заходите.
Внутри дом был обставлен со вкусом. Приглушенные тона, чуть выцветшие краски, патина; все здесь ненавязчиво напоминало о времени, которое проходит, придавая ценность самым обычным вещам, – красно-коричневая терракотовая плитка на полу; видавшая виды мебель светлого дерева; тусклые отблески засушенных цветов.
Неужто вещи блекнут со временем, как краски? – подумал Говен, ощутив прилив вдохновения.
– У вас мило, – сказал он, оглядываясь.
Диана-Перль решила, что пора вмешаться. Эту романтическую жемчужину отыскал в интернете муж, но всю практическую сторону она взяла на себя. Говена вечно обводили вокруг пальца. Он ведь не от мира сего, достаточно почитать его электронную почту!
– Мадам Лефевр нет дома?
– Э-э…
– Дело в том, что все детали я обговорила с ней.
– Она… Она вышла. Скоро будет.
Диана-Перль употребила слово «детали», но это было преуменьшением. Она держала в голове целый список требований, внесенных по ее настоянию в контракт. Постельное белье, доступ к стиральной машине и инструкция к ней, одеяла, сушилка, пароль к интернету для Говена…
Они так и стояли в коридоре в ожидании мадам Лефевр, не зная, появится она через две секунды или через два часа.
– Может, покажете нам дом, пока ее нет?
– Э-э… да.
Экскурсия затянулась. Лефевр путался, бесконечно отвлекался на технические подробности, в которых разбирался. Через сколько минут выключается свет на лестнице, как запирается дверь, какие половицы скрипят, какие ручки заедают, как работает микроволновка и ненужный в это время года кондиционер, как отрегулировать душ. Диана-Перль засыпала его конкретными вопросами, на которые он неизменно отвечал: «Моя жена вам объяснит».
Диана-Перль пожимала плечами, уже слегка раздраженная неведением хозяина и насмешливой улыбкой Говена.
Вот и комната, наконец-то…
По образу и подобию всего дома прелесть ее состояла в неуловимом налете прожитых лет – слегка выгоревшие обои, потускневшие панели, шаткое равновесие балдахина над кроватью… все будто специально для старых супругов.
Глаза у Говена загорелись при виде широченной кровати с толстым матрасом и белоснежным кружевным подзором. А Диана-Перль, наскоро проверив, чистые ли простыни, повернулась к балдахину спиной и залюбовалась великолепным нормандским шкафом, занимавшим половину стены.
– Какая роскошь! – восторженно ахнула она. Шедевр краснодеревщика! Дверцы и карниз этого произведения искусства были изукрашены резьбой, и не какими-нибудь классическими корзинами фруктов, снопами пшеницы и букетами цветов, а целыми вереницами животных, от буколических – бабочки, голубки, ягнята – до самых диковинных – единорог, сова, лисица, змея. Тонкость работы поразила Диану-Перль. Она любила старину, вечно таскала Говена то в антикварные лавки Лувра, то на блошиный рынок в Ванве, но никогда еще ей не попадалось такой коллекционной вещи.
Она хотела было коснуться резьбы, но Лефевр молниеносно, с каким-то почти священным ужасом перехватил ее руку:
– О нет, мадам! Пожалуйста, только не шкаф. Диана-Перль удивленно захлопала глазами.
– Он здесь исключительно для декора. – Лефевра вдруг как прорвало. – Это семейная реликвия, он для нас большая ценность. Мой дед спасал этот шкаф под бомбежкой в 1943-м, когда от попадания снаряда особняк запылал. Ему это стоило трех пальцев, они совсем обгорели, и их пришлось ампутировать. А до этого шкаф пережил оккупацию 1870-го, тогда усадьбу реквизировали пруссаки. Рассказывают, что во время Великой французской революции граф Одибер де Люссан, позже продавший свой замок нашему предку, спрятался в этом шкафу в ночь на 4 августа и просидел там одиннадцать дней.
