И потому метр Буто вместе с Роже скорбел по поводу постигшей их обоих утраты, но скорбел он, надо сказать, весьма умеренно; время от времени он по-прежнему обедал у своего зятя, и они сошлись теперь даже еще ближе. Это обстоятельство привело к тому, что окружающие восхищались силой супружеской любви шевалье, который и после смерти жены сохранил столь трогательную привязанность к ее отцу.
Такое дружество продолжалось месяца три, словно бы в назидание всем тем, кто мог его наблюдать. Но в одно прекрасное утро метр Буто вступил в яростный спор с каким-то ходатаем по делам, который посмел ему слишком уж дерзко перечить; достопочтенный президент легко впадал в гнев, шея у него была толстая и короткая, он упал, сраженный апоплексическим ударом, и скончался, даже не приходя в чувство; надо признаться, это событие не слишком огорчило Роже, не в обиду будь сказано лучшим зятьям на свете, ибо, окажись они хотя бы на сутки в шкуре шевалье д'Ангилема, они бы поняли, что и самый превосходный тесть может превратиться в надоедливого собеседника.
При первом же известии о несчастном случае горничная, прослужившая у метра Буто целых пятнадцать лет, кинулась к шевалье. Он тут же поехал к тестю, но, как мы уже говорили, почтенный президент так и не пришел в себя.
Вскрыли завещание. Метр Буто оставил триста тысяч ливров своему зятю, пятьдесят тысяч ливров — своей горничной, мадемуазель Фаншон, и около ста тысяч ливров он отказал богоугодным заведениям и храмам на дела благочестия.
Что же касается наличных денег, то о них не было и речи: в доме не нашлось даже мелкой монеты. Мадемуазель Фаншон во всем любила порядок.
Метр Буто был погребен со всеми почестями, приличествующими его положению в обществе. Его похоронили на кладбище Пер-Лашез, которое уже в те времена стало престижным.
Сто тысяч экю, завещанные ему тестем, привели шевалье в замешательство: деньги эти тяготили его. Ведь наследство по праву принадлежало Сильвандир. Но как было вручить ей эту сумму? В том-то и заключалось вся трудность. К тому же, получив такие деньги, Сильвандир могла выкупить себя и возвратиться во Францию, а при одной этой мысли шевалье содрогался.
Тем не менее он решил постоянно держать при себе эту сумму в процентных бумагах.
Перейдем теперь от метра Буто, с которым мы решили покончить разом, к маркизу де Кретте, с которым мы, слава Богу, отнюдь еще не покончили.
Если у метра Буто подозрения были еще только в зародыше, то у Кретте они, можно сказать, расцвели пышным цветом; но он был, что встречается весьма редко, человеком одновременно и светским и деликатным; к тому же он любил Роже как брата. Вот почему маркиз ни разу не спросил своего друга о жене, он только сказал ему, как бы невзначай и мимоходом:
— Кстати, мой дорогой, ты ведь знаешь, что я давно собирался свести счеты с этим Руаянкуром.
— Знаю, — ответил Роже.
— Так вот, памятуя о том, что ты далеко, я один отправился в Утрехт, дабы встретиться с ним; там, прямо на людях, я грубо наступил ему на ногу и таким образом принудил его наконец драться.
— А дальше?.. — спросил шевалье.
— А дальше я нанес этому щеголю легкий удар шпагой и пропорол ему живот.
— Стало быть, ты убил его?
— Нет, не совсем; он теперь в руках знаменитого хирурга, однако рана у него серьезная, и я не уверен, переживет ли он зиму; а посему не слишком огорчайся, ежели в один прекрасный день ты узнаешь, что он отправился в мир иной.
И действительно, однажды в «Голландской газете», в рубрике «Известий из Амстердама» от марта 1714 года появилось следующее сообщение:
«Маркиз де Руаянкур скончался нынешним утром от последствий раны, полученной им на охоте. Этот французский дворянин прибыл в нашу страну восемь месяцев назад: он был облечен по указу его христианнейшего величества чрезвычайной миссией».
— Выходит, есть все-таки Бог, защищающий порядочных людей, — прошептал Роже, — и этот милосердный Бог избавляет меня поочередно от всех моих гонителей. Но, как справедливо гласит пословица, «Помогай себе сам, и Бог поможет тебе».
Кретте сам принес своему другу газету с извещением о смерти маркиза де Руаянкура.
— Ну вот мы и рассчитались за твое заточение, — сказал он, когда шевалье прочитал приведенные выше строки. — Я занялся одним, а ты, ты занялся…
При этих словах Роже так побледнел, что Кретте разом умолк, потом протянул шевалье руку и сказал:
— Прости меня, Роже, но я не выпытываю твоих тайн, помни только одно: коли тайны эти таковы, что могут когда-нибудь навлечь на тебя беду, ты и в будущем найдешь у меня поддержку, как уже находил ее в прошлом.
Шевалье крепко пожал руку друга, тяжко вздохнул, но ничего не сказал.
И маркиз понял, что дело обстоит весьма серьезно.
Вот почему Кретте вновь прибегнул к своему излюбленному совету: прежде всего развлечься! Вот почему Кретте, считавший, что лучше всего мужчину может развлечь любовница, предложил Роже взять себе в подруги мадемуазель Пуссет. Это было тем более легко осуществить, что она в то время была с Шастелю, который перед тем из-за сердечной раны также нуждался в утешении.
Однако Роже ответил, что его рану таким способом не вылечить.
И Кретте понял, что надо все предоставить времени.
Между тем время шло, а меланхолия шевалье не только не проходила, но, напротив, усиливалась. Тогда Кретте и его друзья решили, что надо время от времени, вопреки воле самого Роже, доставлять ему кое-какие развлечения; но это почти всегда приводило отнюдь не к тем результатам, на какие рассчитывал маркиз.
Однажды д'Эрбиньи пригласил д'Ангилема прокатиться верхом в Сен-Клу: виконт был уверен, что уныние, в котором пребывает шевалье, вызвано смертью жены, и увидя, что мимо них в коляске проехала красивая женщина, воскликнул:
— Взгляни-ка, эта дама удивительно похожа на бедняжку Сильвандир! Повернувшись, чтобы поглядеть, какое впечатление произвели на Роже эти слова, д'Эрбиньи увидел, что шевалье обеими руками вцепился в луку седла, волосы у него встали дыбом, глаза чуть не вылезли из орбит и он побледнел как смерть.
«До чего ж он любил эту женщину! — подумал виконт, покачав головой. — Нет, его дело гиблое, он никогда не излечится».
И он поспешил отвезти шевалье домой; Роже вернулся к себе ни жив ни мертв.
В другой раз д'Ангилем, д'Эрбиньи, Кретте и Шастелю обедали вчетвером. Затем Шастелю пригласил своих друзей в театр «Комеди Франсез», где он часто бывал с тех пор, как вступил в связь с мадемуазель Пуссет. Кретте и д'Эрбиньи ухватились за это предложение, надеясь, что спектакль развлечет Роже, а тот принял его, не подозревая о том, что ждет его в театре.
В тот вечер давали «Федру», которая только еще входила в моду, и «Господина де Пурсоньяка» — эта комедия, как и в наше время, вызывала уже и тогда необычайное веселье у публики. Шевалье, как обычно, был погружен в свои мысли, он слушал «Федру», но ничего не слышал; он слегка повеселел и заулыбался только во время представления комедии; но тут наступил черед сцены, где два адвоката поют свою песенку злосчастному супругу из Лимузена, обвиненному в том, что у него две жены:
