Захваченный врасплох, барон д'Ангилем покраснел и не ответил ни слова. Замешательство отца, которого он глубоко почитал, отозвалось горьким упреком в душе шевалье. Поэтому он бережно взял руки барона в свои и воскликнул:
— Успокойтесь, дорогой отец! Ваш поступок обернулся для меня благом.
— Признаюсь, милый Роже, — сказал барон, — я действительно не отдал Констанс твоего письма; ведь ты не сообщил мне его содержания, и я опасался, что в весьма трудных обстоятельствах, в каких мы тогда оказались, злополучное это послание принесет больше вреда, нежели пользы.
— Итак, это письмо…
— Оно лежит у меня наверху.
И барон в сопровождении Роже направился в замок, поднялся к себе в комнату, достал роковое письмо из дубового ларца, где оно, сильно пожелтевшее, но так и не распечатанное, хранилось до сих пор, и вручил его сыну.
— О, теперь я все понимаю! — вскричал шевалье. — Я ведь просил Констанс верить только моим собственным словам или тому, что написано моей рукою, вот она и не верила ничему, что не исходило прямо от меня, она терпеливо ждала, чтобы я освободил ее от данного мне слова. И она ждала бы этого до самой смерти! О, возвышенная душа! Как она меня любила!
Роже взял письмо и пошел к себе в комнату, чтобы в одиночестве, без помех поразмыслить над тем, что уже произошло, и над тем, что еще только могло произойти.
XXVIII. О ТОМ, КАК ШЕВАЛЬЕ РОЖЕ Д'АНГИЛЕМ И МАДЕМУАЗЕЛЬ КОНСТАНС ДЕ БЕЗРИ ВСТРЕТИЛИСЬ ВНОВЬ И ОБНАРУЖИЛИ, ЧТО ОНИ ЕЩЕ БОЛЬШЕ, ЧЕМ ПРЕЖДЕ, ВЛЮБЛЕНЫ ДРУГ В ДРУГА, И О ТОМ, В КАКОЕ СМЯТЕНИЕ ЭТА ЛЮБОВЬ ПОВЕРГЛА РОЖЕ
Шевалье провел очень тревожную ночь. Ему все время снилось, будто висевшая на стене картина поворачивается вокруг своей оси и на этот раз оттуда появлялась Констанс; однако когда она ступала на пол и приближалась к его постели, на ее пути внезапно возникала Сильвандир и с угрожающим видом вставала между Констанс и Роже, так что несчастные молодые люди, несмотря на все усилия, никак не могли взять друг друга за руки.
Хотя Роже никогда не верил в сны, этот сон настолько соответствовал действительному положению вещей и казался таким пророческим, что тягостное ощущение, вызванное им, не прошло и утром.
Около восьми часов в замок прибыл верхом старый господин де Безри. Шевалье тотчас же приказал оседлать Кристофа, ибо еще накануне догадался, что они вместе с виконтом отправятся в Лош, где был расположен монастырь. Именно в этот город они и направились.
Всю дорогу Роже думал о том, что вскоре увидит Констанс, и временами у него мучительно сжималось сердце, и он невольно сдерживал коня и при этом так бледнел, что могло показаться, будто он сейчас упадет. И тогда виконт де Безри тоже останавливался и с тревогой глядел на своего спутника; однако шевалье тотчас же овладевал собой и продолжал путь.
Вскоре показался Лош. Роже никак не мог поверить, что среди этого нагромождения домов есть дом, где находится Констанс. Роже никак не мог поверить, что через полчаса, через четверть часа, через пять минут он снова встретится с той, которую не видел почти три года, причем все это время он думал, что они разлучены навеки.
Виконт и шевалье въехали в город, потом добрались до нужной им улицы и постучали в ворота монастыря. Привратница отворила калитку. Виконт де Безри сказал, что хочет повидать свою дочь, и привратница самым будничным тоном ответила:
— Пожалуйста, господин виконт, пройдите в приемную залу, вашу дочь сейчас предупредят.
Это был самый простой, самый обычный ответ, и тем не менее он заставил шевалье вздрогнуть: Роже невольно ожидал, что им могут сказать, будто Констанс уже нет в монастыре или, того хуже, будто она умерла, как ему в свое время сказали в другом монастыре, в Шиноне.
Они вошли; какая-то монахиня проводила их в приемную и оставила вдвоем. Виконт и шевалье не обменялись ни единым словом; отец Констанс приблизился к решетке, а молодой человек остался на месте, его почти не было видно в полутемной зале.
Через несколько минут дверь отворилась и вошла Констанс в белом одеянии, она медленно и почти бесшумно направилась к решетке.
Девушка осунулась и похудела, но стала еще красивее и грациознее, чем прежде; казалось, все земное сгорело в пламени ее любви и она из страдающей женщины превратилась в неземное создание, в ангела, готового унестись к небесам, дабы вкушать там вечное блаженство.
Внезапно подняв глаза, Констанс встретилась взглядом с шевалье. Она замерла, пошатнулась, издала громкий вопль. Роже испугался, что она может упасть, он бросился к ней, просунул обе руки между прутьями решетки и воскликнул:
— О Констанс! Констанс! Вы сущий ангел, но сможете ли вы когда-нибудь простить меня?
— Это он! — вскрикнула девушка. — Да, конечно, это он! Потом, молитвенно сложив ладони и возведя очи горе, она проговорила:
— Благодарю тебя, Господи! Стало быть, я не напрасно верила, не напрасно надеялась. Вот он и вернулся.
— И тем не менее он и в самом деле был женат, — вмешался виконт де Безри, хотевший доказать дочери, что он ее не обманывал.
— Женат?! — вырвалось у Констанс. — Женат? Это правда, Роже?
— Увы! — ответил шевалье. — Я был вынужден уступить и подчиниться необходимости; вот письмо, которое я написал в ту роковую пору: мой отец, без сомнения, по воле самого Неба, не передал его вам.
— Тогда зачем же вы пришли сюда, Роже?
— Сказать, что я… свободен… и низко поклониться вам за вашу самоотверженную преданность.
— Вы свободны, Роже? Вы сказали, что теперь свободны?
— Да, свободен, — чуть слышно прошептал шевалье.
— Батюшка! — воскликнула Констанс. — Батюшка, я хочу уехать отсюда! О Господи Боже, Господи Боже, я просила у тебя смерти! А теперь, о Господи, я так хочу жить: Роже свободен!..
Каждое слово девушки, точно кинжал, вонзалось в самое сердце шевалье. Он повернулся к виконту де Безри и попросил разрешения несколько минут побеседовать с Констанс.
Старик был бесконечно счастлив, что дочь, которую он уже считал навеки потерянной, будет ему возвращена; он тотчас же согласился на просьбу шевалье и даже вышел из приемной.
Едва только дверь за ним притворилась, Роже схватил руку Констанс и покрыл ее поцелуями.
— Верите ли вы, Констанс, что, женившись, я поступил так, лишь покоряясь крайней необходимости? — спросил он. — Скажите, вы и вправду меня прощаете?
— Я прощаю вас, Роже, и люблю еще больше, чем прежде, — отвечала девушка. Потом она внезапно умолкла и воскликнула закрыв лицо руками: — Да что ж это я делаю?! Говорю вам о своем счастье и даже не вспоминаю о вашей умершей жене, этим я наношу оскорбление ее памяти, и бедняжка, должно быть, проклинает меня.
Шевалье затрепетал и только тяжко вздохнул.
