— А о чем нам говорить? — спросил шевалье.
— Да о чем угодно, о том, о сем, о дожде и о солнце. Все лучше, чем ехать и молчать как рыбы.
— Но меня занимает лишь одно: я хотел бы, чтоб вы ответили только на один вопрос.
— На какой именно? Спрашивайте, не стесняйтесь.
— Куда мы едем?
— Именно об этом-то мне и запрещено вам сообщать.
— Вот видите!
— Ничего не поделаешь! Но зато мне не запрещено говорить, куда мы не едем.
— Ах так! Тогда отвечайте…
— Прежде кое о чем условимся. Обещайте, что вы не сделаете попытки бежать и перестанете хмуриться. Поверьте, когда рядом со мной хмурятся, для меня это — нож острый!
— Ну, тогда и вы со своей стороны, — сказал шевалье, — должны дать мне слово старого солдата, что вручите по назначению письмо, которое я вам передам.
— Кто? Я?
— Конечно, вы.
— Да посулите вы мне сто тысяч экю, милостивый государь, я и тоща вам этого не пообещаю. Сами только подумайте: ведь то, о чем вы просите, совершенно немыслимо. Эхе-хе! Уж коли король повелел не спускать с вас глаз, то сделал он это как раз для того, чтобы вы не могли никому дать о себе весточку. Будьте же рассудительны!
Роже подумал, что он ничего не выиграет, приведя своего конвоира в дурное расположение духа, и даже, напротив, может при этом только проиграть. Любая попытка бегства представлялась ему невозможной. К тому же, как мы говорили, он на время излечился от этой навязчивой мысли. А потому после недолгого молчания он сказал офицеру:
— Хорошо, сударь, даю вам слово дворянина, что не буду пытаться бежать и постараюсь хоть немного развеселиться, если только смогу.
— В добрый час! Кажется, мы становимся разумными, и, надеюсь, что мы совершим с вами вдвоем приятное путешествие. А теперь спрашивайте, и вам ответят.
— Направляемся ли мы на остров Сент-Маргерит?
— Нет.
— Направляемся ли мы в Пиньероль?
— Нет.
— Тогда, может быть, в замок Сен-Жан?
— Нет.
— Мы едем в Пьер-ан-Сиз?
— Горячо!
— В крепость Дижона?
— Горячо, горячо!
— Значит, мы направляемся в замок в Шалоне? Полицейский офицер промолчал.
— Мы направляемся в замок в Шалоне? Офицер молчал как каменный.
— Да ответьте же мне! — нетерпеливо воскликнул Роже.
— Это нарушает наше условие, милостивый государь, — ответил полицейский офицер. — Я обещал, что буду говорить вам, куда мы не едем, но твердо решил не говорить, куда мы едем. Представьте себе: вдруг из-за моей доброты к вам меня возьмут под подозрение и заставят под присягой подтвердить, что я вам не сказал о том, что вас переводят в замок в Шалоне; тогда я подниму руку и с чистой совестью присягну, что ничего вам об этом не говорил.
— Ну хорошо… Стало быть, меня везут в Шалон, — пробормотал Роже, тяжело вздыхая.
Он умолк, забился в угол кареты и погрузился в раздумье.
— Так-так! — воскликнул офицер. — Вот мы и снова впали в уныние. Да, вижу, что нам предстоит веселенькая поездка, а ведь нам ехать-то целых два дня! Нет, я вас прямо предупреждаю: я этого не потерплю.
— Как?! — воскликнул Роже. — И вы еще требуете, чтобы я был весел?
— Милостивый государь, вы дали мне слово, и уповаю, что вы, как человек чести, сжалитесь над ни в чем не повинным офицером и сдержите свое обещание. К тому же сами подумайте: ведь я вовсе не был рожден для роли конвоира, я был рожден для того, чтобы распевать сатирические песенки у Тюрлюпена. Ха-ха-ха! Кстати, об этих водевилях… Очень рад, что вспомнил о них, быть может, вас это развеселит. Да, вы, надо сказать, сочиняете весьма забавные куплеты, милостивый государь!
— Что вы хотите этим сказать? — спросил Роже.
— Полно, полно! Не станете же вы отрицать! Ведь их нашли в ваших бумагах, и написаны они вашей рукой.
— Не понимаю, о чем вы толкуете.
— Согласен, согласен. Я ведь не добиваюсь от вас признания! Но ум у вас, милостивый государь, весьма язвительный.
И полицейский офицер начал напевать на широко известный в те времена мотив:
Говорят, что Ментенон, Эта старая мартышка. Сильно расшатала трон, Денег нет, нам скоро крышка. Но король твердит, что он Всемогущ, как фараон. Правит Францией Луи, Как Алжиром правят деи, И для нас, друзья мои. Жизнь — подобье лотереи.
— Я в жизни не сочинял этих стихов! — вскричал Роже. — Я имел несчастье лишь переписать их, и только.
— А что вы на это скажете?
И офицер запел на другой мотив:
Все, что Ментенон творит, Франции бедой грозит. Эта дряхлая Диана Вновь втянула нас в войну, И шутам из балагана Завтра отдадут казну!
— Уверяю вас, что не имею никакого касательства и к этому ноэлю! — в испуге воскликнул шевалье.
— Пусть так! Ну а это?
И конвоир затянул уже на новый мотив:
Ты, старуха. Просто шлюха! —
Вышел из себя король. -
Образумиться изволь!
Вот накликаешь беду:
Будем мы с тобой в аду
Век лизать сковороду!
— И как только вы не боитесь распевать подобные куплеты? — спросил Роже. — Ведь вы можете угодить в тюрьму!
— Так я же пою их только вам, милостивый государь, только вам. Черт побери! Никогда не отважусь я петь их в обществе или переписывать своей рукой. И не в том дело, что они не кажутся мне забавными, напротив, как видите, я не выпустил ни единого слова! Разве я что-нибудь не так спел?.. А? Коли я в чем ошибся, то вы, как автор, прямо об этом скажите…
— Клянусь честью! Уверяю вас… — воскликнул шевалье.
— Тсс!.. Молчок! Согласен, сделаю вид, будто я вам верю. Хорошо, не вы их сочинили… Ладно, ладно, не будем больше об этом говорить.
— Господи, до чего же я несчастен! — горестно вскричал Роже. — Как я был неосторожен, зачем только я распевал эти куплеты?!
— Напротив, их можно распевать, в этом нет ничего дурного. Да только петь их надо в тесной компании, скажем, вдвоем с другом, как мы с вами, к примеру… Но хранить их у себя дома, а уж тем более переписывать своей рукой я бы не стал. В этом случае подвергаешь себя опасности: коли ваша супруга вздумает от вас избавиться… Ах, черт побери! Ведь так легко ввести женщину во искушение!..
— Как?! — вырвалось у Роже. — Вы знаете о том, что со мной приключилось?
— А что с вами приключилось?
