Роже вошел с сияющим лицом. Друзья поочередно подходили к юноше и поздравляли его.
Выждав, пока иссякнет поток поздравлений, Кретте, взял шевалье под руку и увлек в соседнюю комнату.
— Ну, какова нареченная? — спросил он.
— Она прелестна, — отвечал Роже жалобным голосом.
— Так же хороша, как Констанс?
— Увы! Еще красивее.
— Тогда какого дьявола вы огорчаетесь?
— Ах, друг мой, — пробормотал шевалье с тяжким вздохом, — я был так уверен, что Констанс…
— Да, да, понимаю, — прервал его маркиз, — но ничего не поделаешь, мой дорогой! Вам и так чертовски повезло. Однако вы, кажется, становитесь чересчур требовательным, а ведь вы должны быть довольны, дружище, что так легко отделались. Я просто диву даюсь: все, что с вами происходит, до того необыкновенно!
— Нет, нет, друг мой, вам не убедить меня, что под всеми этими розами не таится ядовитая змея! Но что делать, маркиз! Жребий брошен! Поразмыслив, я понял, что даже самый благородный человек на свете, попав в такое положение, в каком оказался я, может совершить ложный шаг. Я не в силах ничего изменить в прошлом моей жены, стану, по крайней мере, внимательно следить за ее будущим.
— В добрый час! Вот таким вы мне нравитесь! А теперь возвратимся к нашим друзьям. Только не теряйте самообладания и позвольте мне самому обо всем объявить за ужином, счастливый миллионер.
Гости уселись за стол. Золото, хрусталь, зажженные свечи — все сверкало. И Роже вдруг подумал, что лишь два часа назад он был безвестным дворянином, не имел состояния, а завтра он, если только пожелает, будет устраивать приемы в еще более роскошном особняке и с таким же великолепием, с каким устроил в его честь этот ужин маркиз, ставший его другом только потому, что он, Роже, вовремя и столь удачно нанес удар шпагой; и, думая обо всем этом, шевалье с благодарностью вспомнил отца — своего учителя фехтования, такого доброго и такого бескорыстного: ведь барон, сам того не ведая, упрочил благосостояние семьи, научив сына ловко владеть оружием.
— Любезные друзья, — провозгласил маркиз, — все вы знаете, что мы собрались нынче вечером, чтобы отпраздновать успешный исход пресловутой тяжбы: выиграв ее, наш друг д'Ангилем стал обладателем семидесяти пяти тысяч ливров годового дохода.
— Это вы принесли мне счастье, — сказал Роже, поклонившись маркизу.
— За здоровье д'Ангилема и за семьдесят пять тысяч его годового дохода! — хором закричали гости.
— Не торопитесь, — продолжал Кретте, — и у вас будет повод провозгласить два поздравительных тоста сразу, если только вы не предпочтете выпить во второй раз.
— А что еще произошло? — спросили д'Эрбиньи и Кло-Рено в один голос.
— Произошло вот что: наш друг д'Ангилем здесь, в Париже, по уши влюбился, — продолжал маркиз, — и вам вовек не догадаться, какой лакомый кусочек достался этому негоднику!
— Он женится на воспитаннице пансиона в Сен-Сире, и она получила приданое от госпожи де Ментенон? — предположил Шастелю.
— На принцессе Пфальцской? — спросил Кло-Рено.
— На принцессе из королевского дома? — высказал догадку д'Эрбиньи.
— Как бы не так! Д'Ангилем и без того знатного происхождения, а потому думает о вещах более существенных. Он женится на дочери служителя Фемиды, милостивые государи.
— Нашли чем удивить! — послышались голоса.
— Ах, шевалье, вы на ложном пути и нарушаете добрый обычай, — сказал д'Эрбиньи. — Лучше бы вам жениться на актрисе из «Комеди Франсез» или на диве из Оперы: это больше пристало вельможе.
— Да погодите, господа, — вмешался маркиз, — ведь девица хороша, как Венера, а вдобавок у нее шестьсот тысяч ливров приданого.
— Черт побери! Примите наши поздравления, шевалье! — закричали в один голос молодые люди.
— И посему д'Ангилем решил обосноваться в столице, он поселится в особняке виконта де Бузнуа и станет задавать нам такие пиры, по сравнению с которыми наша сегодняшняя пирушка покажется обедом в дешевой харчевне.
— В таком случае да здравствует шевалье и его супруга! — завопил д'Эрбиньи, поднимая бокал.
Гости дружно поддержали этот тост.
— А теперь, — продолжал виконт д'Эрбиньи, ставя свой бокал на стол, — раз уж вы, любезный мой д'Ангилем, обзавелись знакомством в судейском сословии, подыщите и для меня смазливую девицу, дочь какого-нибудь сотоварища вашего достойного тестя, наследницу судейского крючкотвора, но только на приданое меньше пятисот тысяч ливров я не согласен.
— В таком случае, за будущую женитьбу виконта д'Эрбиньи! — в свою очередь воскликнул шевалье д'Ангилем, поднимая бокал.
Пока все пили, он быстро повернулся к маркизу де Кретте, пожал ему руку и негромко сказал:
— Благодарю, маркиз, благодарю, вы, как всегда, добры и великодушны.
И в самом деле, Кретте избавил своего друга от насмешек, которые могла бы вызвать его женитьба. Правда и то, что шестьсот тысяч ливров мадемуазель Буто также произвели на собравшихся магическое впечатление.
Словом, ужин прошел так весело, что даже д'Ангилем, как ни сильно он был озабочен, за десертом развеселился.
Роже уехал от маркиза в два часа пополуночи, условившись вновь встретиться с ним в одиннадцать утра: шевалье непременно хотел войти в особняк виконта де Бузнуа в сопровождении своего друга.
В назначенный час маркиз был у д'Ангилема; оба отправились на площадь Людовика Великого, и на этот раз парадные двери особняка широко распахнулись перед шевалье. Уже целый час посланцы богини правосудия ожидали нового владельца, чтобы снять печати.
Все, что сказал человек с бородавками, оказалось чистой правдой, несгораемый ящик был полон до краев, ларцы были доверху набиты драгоценностями, собрание граненых алмазов и золотых медалей было великолепно.
Шевалье был просто ослеплен при виде всех этих богатств: ему, приехавшему в Париж с пятьюдесятью луидорами в кармане, трудно было даже вообразить, что на свете существует столько золота; он хотел тут же вернуть Кретте восемь или десять тысяч ливров, которые оставался ему должен, но маркиз дал понять своему другу, что незачем так торопиться, и сказал, что как-нибудь утром пришлет к нему Баска за этой пустяковой суммой.
Роже, не мешкая, отобрал самые красивые бриллианты и другие драгоценности, чтобы отослать их матери. Быть может, занимаясь этим, он втайне думал о Констанс: хотя шевалье ни разу не произнес ее имени вслух, Кретте по невольным вздохам юноши понимал, что тот не совсем еще забыл мадемуазель де Безри.
Роскошный особняк нуждался в том, чтобы чей-либо изысканный вкус преобразил его, и маркиз взял эту заботу на себя. Он послал за своим обойщиком, отдал все нужные распоряжения и приказал сделать все за одну неделю. Обойщик заявил, что в такой короткий срок управиться невозможно. Кретте в ответ обронил:
