Шевалье пришлось беспрекословно подчиниться монастырскому уставу; к тому же, упорствуя, он, без сомнения, выдал бы истинные причины, внезапно превратившие его в такого святошу; вот почему он молча поклонился в знак послушания и попросил указать, куда именно он должен направиться, чтобы неукоснительно выполнить то, что ему было велено.
Монастырская церковь была уже открыта для прихожан. Монахини обители августинок в Шиноне по праву считались обладательницами самых красивых голосов в провинции, и божественная литургия в монастыре постоянно собирала много народу. Роже проскользнул в первый ряд богомольцев и остановился у самой решетки, отделявшей неф от хоров.
Он не обманулся в своих надеждах. В хоре девичьих голосов, устремлявшихся к небесам, он различил такой нежный, такой звонкий, такой вдохновенный голосок, что ни на мгновение не усомнился: это поет Констанс! И Роже с неослабным вниманием начал следить за всеми модуляциями этого голоса, ни на один миг не теряя его в хоре голосов ее подруг. Шевалье превратился в слух, он мысленно следовал за звуками прелестного голоса, и у него было такое чувство, будто душа его уносится вместе с голосом Констанс в горние пределы, туда, где голос ее пел славу праведникам; а затем Роже снова медленно опускался на землю, куда ее голос вновь возвращался, дабы оплакивать грехи и горести людские; дивный голос Констанс, казалось, все время парил над всеми земными звуками, подобно тем ночным напевам, которые ветер извлекает из эоловых арф, чьи струны, мнится, перебирают духи воздуха.
Все время, пока продолжалась месса, Роже был в состоянии, близком к экстазу. Никогда еще он не слышал, а вернее сказать, никогда еще не прислушивался к священной церковной музыке, самой прекрасной из всех музыкальных творений. Он обнаружил в самом себе такие струны трепетной веры, о которых даже не подозревал, и теперь они звучали в нем, звучали вплоть до самых глубин его существа, ибо были пробуждены совместным воздействием любви и благочестия.
Служба уже давно закончилась, а Роже все еще стоял на коленях у решетки хоров. В продолжение божественной литургии добрая настоятельница не спускала глаз с племянника и видела, какой глубокий восторг выражался на его лице всякий раз, когда возобновлялось пение. Поэтому она ожидала Роже у выхода из церкви, дабы похвалить за ту благотворную перемену, что совершилась в нем за последние годы, в чем она больше уже не сомневалась, ибо убедилась в ней собственными глазами. Вот почему она нисколько не была удивлена, когда Роже попросил разрешения ненадолго удалиться в свою комнату, чтобы немного прийти в себя после религиозных восторгов, которые он только что пережил. Достойная настоятельница не только дала свое согласие, но, движимая чувством восхищения перед столь глубоким благочестием, чуть было не попросила юного неофита благословить ее. Шевалье оставил тетушку под впечатлением этого чувства и медленно удалился к себе; но едва он запер дверь, дважды повернув ключ в замке, как тотчас же подбежал к окну и отворил его.
В саду было полным-полно юных девушек; они, подобно пчелам, перебегали от одного цветка к другому и при этом сразу же обнаруживали свою скромность или же гордый нрав: одни сплетали гирлянды из ромашек, барвинков и фиалок, другие плели венки из роз, тюльпанов и лилий.
Вдали от юных девиц, рассыпавшихся по всему саду и походивших на искусственные цветы среди настоящих, прогуливались две пансионерки; они о чем-то беседовали тихими голосами и время от времени тревожно оглядывались по сторонам, как будто хотели убедиться в том, что их никто не подслушивает. Одна из них была Констанс. Вскоре они оказались спиной к окну, у которого стоял Роже, и шли теперь по аллее, упиравшейся в монастырскую стену; было очевидно, что, дойдя до конца этой аллеи, они вернутся по ней же назад. Именно так и случилось. Обе девушки разом обернулись, Констанс машинально подняла глаза к окну и тотчас узнала Роже. Она не могла сдержать своего изумления, и у нее вырвался возглас, в котором прозвучали удивление и радость.
Шевалье увидели — это было все, чего он хотел; он отпрянул от окна и отошел в глубь комнаты.
Констанс так пронзительно вскрикнула, что все подруги сбежались, окружили ее и стали расспрашивать, отчего она так громко закричала. Девочка, опустив головку, поникла, точно цветок на стебле, и ответила, что споткнулась о камень, лежащий на дорожке, и ушибла ногу, а в первый миг ей даже показалось, будто она ее вывихнула.
Еще немного — и бедная Констанс испытала бы неприятные последствия своей выдумки: ей угрожала опасность подвергнуться осмотру монастырского врача, потому что два десятка услужливых подруг вызвались тут же сбегать за ним. Однако она искренне уверяла их, что больше не испытывает ни малейшей боли, и собравшиеся вокруг юные девицы стали одна за другой отходить от нее, подобно пташкам, которые поочередно улетают, и уже через несколько мгновений они снова рассыпались по саду. Констанс осталась вдвоем со своей подружкой.
Тотчас же взоры обеих девочек медленно поднялись к окну, и Роже ясно понял, что между этими двумя невинными созданиями в белоснежных платьях нет тайн. Тогда он снова подошел к окошку, озаботившись остаться в тени, чтобы его могли разглядеть только те, кто знал, что он тут. Констанс оперлась на руку своей задушевной подруги и мило покраснела. Потом она выпрямилась, тотчас же нагнулась и стала собирать анютины глазки; составив небольшой букет, она прицепила его себе на грудь, и теперь темно-фиолетовое пятно резко выделялось на ее белом платье. Затем, немного погуляв, обе девочки направились в монастырь. А еще через минуту Роже услышал легкие шаги в коридоре; он подбежал к двери, быстро распахнул ее, но было уже поздно: юноша успел лишь увидеть, как две сильфиды, две тени, два призрачных существа исчезли в конце галереи. Однако возле его двери — как единственное доказательство того, что здесь побывали обе пансионерки, — лежал букетик анютиных глазок, тот самый, который несколько секунд назад он видел на груди Констанс.
Роже бросился к букетику, покрыл его множеством поцелуев, и тотчас же он услышал шаги: полагая, что племянник уже оправился после благочестивых волнений, тетушка пришла звать его к завтраку. Шевалье быстро сунул букетик за пазуху и поспешил навстречу достойной настоятельнице.
Ничего не придает нам столько отваги, сколько сообщает удача. Роже уже видел, правда, издали, Констанс, и она узнала его. Он прижимал к своему сердцу букетик, который она носила на груди; это было больше того, на что он сперва надеялся, и тем не менее теперь этого ему было уже мало. Юноша хотел оказаться возле Констанс, ему не терпелось поговорить с нею, а потому он ожидал первого же подходящего случая, твердо решив не упустить его, если только он представится. И добрая аббатиса сама дала ему такую возможность.
Как понимает читатель, разговор между Роже и его тетушкой состоялся из ее непрестанных вопросов и его ответов. Сперва вопросы настоятельницы касались барона и баронессы, затем их арендаторов, затем их земель; потом начались вопросы о ближайших соседях, неких Сенектерах, от Сенектеров перешли к Шемиле, наконец, после Шемиле добрались и до семейства де Безри.
