Федор Семенович только вздохнул.
– В общем ничего, – подвел итог Ринат Мусаевич. – Убедительно вполне. Пошли наверх.
Поднявшись по лестнице, они вышли на солнечную палубу.
Над гладью моря висели высокие витые облака. Половину горизонта закрывал зеленый тропический берег – он был далеко, но можно было различить парящие над ним точки птиц. Еще дальше синели силуэты гор.
Недалеко от яхты Федора Семеновича сверкал белыми плоскостями другой корабль – огромный и длинный, похожий на ковчег Завета: не того, конечно, о котором рассказывают лохам в церкви, а настоящего, секретного, про который серьезные люди говорят только шепотом, и только с другими серьезными людьми.
– Какая у тебя лодка красивая, Ринат, – выдохнул Федор Семенович. – Понимаю, что глупо, а все равно – как вижу, завидую.
Ринат Мусаевич засмеялся.
– Ничего, – сказал он. – Не все сразу. Ты вот тоже за семь лет неплохо раскрутился. Даже у меня такого прикола нет.
– Это ты про что?
– Про бутылки, куда ссать надо. Сильный ход.
– Вынужденная мера.
– Все равно прикол. Надо будет ввести. Типа дальняк на день закрывать. Но не больше.
– Это да… Ринат, я так рад тебя в гостях видеть… Раз уж мы про бутылки заговорили – у меня тут как раз пузырек Шато д’Икем есть, тысяча восемьсот сорок седьмого года. На аукционе купил. Давай, может, выдоим?
Ринат Мусаевич кивнул.
– Не откажусь. Но не сейчас. Прибереги до завтра или послезавтра. Кстати, ты всегда перед арестантами так выступаешь? Всю технологию им рассказываешь?
Глаза Федора Семеновича заблестели.
– Я, Ринат, не их развлекал, а тебя. Думаю, неужели не заржет ни разу? Нет. Ты железный реально, как Феликс.
Ринат Мусаевич погладил себя по животу.
– А то. Если бы меня, Федя, на смех пробивало, когда не надо, я бы по этому морю не плыл. В России главное, что надо уметь – это сделать морду кирпичом и молчать. Вот Борька с Мишей этого не понимали до конца, потому и попали. А ты-то понимаешь?
Федор Семенович поднял руки, и на его лице проступило виноватое выражение.
– Понимаю, Ринат. Только мы же сейчас не в России. Мы в моем столыпине. Зачем его делать было, если и в нем молчать надо?
– Вот ты самого главного еще не просек, – вздохнул Ринат Мусаевич. – В том-то и дело. Если ты у себя в личном столыпине промолчишь, так и в России у тебя все нормально будет. Потому что Россия, Федя, это столыпин. А столыпин – это Россия. И то, что у тебя есть тайный выход на палубу, ничего не меняет. Понял?
– Понял, Ринат, понял. Но тогда другой вопрос возникает. Где мы на самом деле-то?
– В каком смысле?
– Ну, мы чего, на яхте плывем и в столыпина иногда заныриваем? Или мы на самом деле в столыпине едем и на палубу иногда вылазим?
– Да ладно, – засмеялся Ринат Мусаевич. – Не грузись. Но я тебе серьезно говорю, я, например, даже в столыпине разговариваю осторожно. Слушаю, что люди гонят, и на ус мотаю. Потому и живу в покое и радости. Так что галочку себе поставь, советую.
– Уже поставил, – сказал Федор Семенович. – Ты точно выпить не хочешь?
Ринат Мусаевич отрицательно покачал головой.
– Мне трансиков новых подвезли. Пойду проверять. Я только трезвый могу, годы уже такие. Хочешь со мной?
– Ой, спасибо, Ринат… Они красивые, да, но кадык мне не нравится. И елдак тоже как-то мешает – ну что это такое, какой-то спринг-ролл все время в ладонь тычется. Я понимаю, конечно, это как фуа-гра или испанская колбаса с плесенью. Надо вкус развить. Но я уж лучше по старинке…
И Федор Семенович кивнул в сторону бассейна, где плескалось несколько длинноногих русалок.
– Меня даже за них супружница знаешь как пилит…
– Ладно, – сказал Ринат, – пойду.
Они молча дошли до лестницы, спустились к корме и подошли к пришвартованному к яхте катеру.
– Так в целом понравилось? – спросил еще раз Федор Семенович.
– Есть что-то, да. Удачно в мелкий габарит вписали. Но у тебя погружения нормального нет, Федя, если честно. За сутки драматургия отношений не успевает сложиться. Если целый вагон с дальняком сделать, трое суток можно ехать. Сначала тебя из клетки в клетку по безопасности переводят. Потом из других клеток малявы на тебя поступать начинают. Совсем другие ощущения…
– Ну да, – кивнул Федор Семенович.
– Ссать в бутылку, конечно, интересно. И сутки не срать – тоже. Но если один раз попробовал, дальше ничего принципиально нового не будет. А самый ништяк, Федя, это когда конвой тебя на дальняк ведет личинку откладывать, а вагон длинный, и из всех клеток на тебя черти смотрят. А потом приводят обратно, а на твоей шконке уже три чертопаса в стиры режутся… Вот это, брат, реально штырит. А бутылки… Что бутылки…
Федор Семенович сокрушенно вздохнул.
– И дешево у тебя только на первый взгляд, – безжалостно продолжал Ринат Мусаевич. – Потому что на самом деле куда дороже.
– Почему?
– Ты за каждые сутки перевозку в два конца оплачиваешь. И ФСИН, и самолет, и вертолет, и спецмедицину. А я один раз за трое суток. У меня целый вагон скопирован, а у тебя всего одно купе, так что контингента я больше вожу. Но самолет-то все равно целиком фрахтовать и тебе и мне. Цена одна. А сами урки по деньгам в общем раскладе говно, сколько их – вообще не важно. Бюджетные варианты, они в действительности самые дорогие. Если по большому сроку смотреть.
– Это да, – кивнул Федор Семенович.
Ринат Мусаевич сделал еще один шаг к трапу, остановился и потрепал Федора Семеновича за плечо.
– Ничего, не расстраивайся. Вот выйдешь через год на ай-пи-о, купишь лодку подлиннее и сделаешь себе нормальный столыпин. Не завидуй, Федь. Я ведь тоже в этом мире не самый крутой. Вон у Ромы знаешь как на «Эклипсе»? Вагон на вторые сутки тормозит, окно в коридоре открывают – типа проветрить, а там вечерний перрон, станционный фонарь качается, бухие мужики дерутся и бабки грибы продают в банках. В вагоне в это время капустой начинает вонять, и слышно, как на станции Киркоров из репродуктора поет. Все, блять, стопроцентно реалистичное. Настолько, что мы один раз в клетке даже на водку собрали, забашляли старшине, и он нам бутылку паленой через окно купил… Печень потом двое суток болела. Видишь, как бывает? Ты вот мне завидуешь, а я Роме. Нормально, Федя. Это жизнь…
– А-а-а, – наморщился Федор Семенович, словно до него наконец что-то дошло, – так это… А я-то…
Ринат Мусаевич, уже поставивший ногу на трап, опять остановился.
– Чего?
– Разговор был в моем столыпине. С неделю назад. Только теперь вот доперло.
– Какой разговор?
