Плеш поглядел на своего соседа.
– Похож он был, вот не гоню, на тебя, Басмач.
– Я на шестого похож, ты хочешь сказать? – спросил Басмач, подозрительно косясь на рассказчика. – Фуфлогон ты.
– Я тебе не предъявлял, что ты на шестого похож, – ответил Плеш. – Я сказал, что шестой, кого в клетку ввели, был похож на тебя. Разница есть, да? Такой же представительный и солидный. Тоже в очках, и ясно, что с Востока. Только он чуть помоложе был.
– Ты паспорт ему проверял, что он с Востока? – спросила темнота сверху.
– Не проверял. Он сам, когда вошел в хату, вместо «Здорово, братва» сказал «Общий салям». Понятно, что не из Парижа человек.
– Вошел в хату? В какую хату? – спросил тонкий голос снизу. – Вы же в столыпине ехали.
– Клетка, хоть и на колесах, по распоняткам тоже хата, – ответил Плеш. – Иначе тут и на пол ссать можно, и вообще что хочешь делать. Пусть братва подтвердит.
– Вроде так, – сказала верхняя темнота. – Давай дальше рассказывай.
– И вот, значит, после такого приветствия садится он на свободную нижнюю лавку – я напротив сидел – и, как положено, объявляет статью. Сейчас уже не помню точно, что-то такое хозяйственное для госслужащих. Фраерское, в общем, без позора…
– Типа как у тебя, – хохотнула верхняя полка.
– Ну типа да, – улыбнулся Плеш. – Ему тогда и говорят – наполовину в шутку, проверяют на вшивость – если госслужащий, значит сука? А он отвечает, если так, то и вы тут все суки…
– Это и сказал?
– Да. А с нами серьезные пацаны ехали. Тогда не конвой места назначал, сами делили. Двое самых крутых на средней полке – они ночью на откидухе этой, – Плеш постучал по доске, соединявшей его полку с полкой Басмача, – в нарды играли. Один был вор в законе, называть права не имею, а другой киллер новолипецких. Вверху тоже два таких ехали, что не приведи бог, хоть и фраера. Они там чаек делали на бездымном факеле, и со средней полкой делились – вот прямо как вы сейчас… Авторитетные арестанты, в общем, с такими не шутят. Вопросов серьезных к новому ни у кого не возникло – так, посмеяться хотели. Считай, повезло. Ему бы отшутиться и после этого молчать в тряпочку. А он…
Плеш вздохнул.
– Да, – сказала верхняя полка, – попал твой фраерок. И че дальше было?
– Его переспрашивают – ты, значит, нас суками объявил? Он говорит, вы сами себя объявили. Его спрашивают, когда было и кто слышал? Да только что, отвечает. Когда про госслужащих говорили. Потому что вы на самом деле такие же государственные служащие, как те мусора, что в купе для кумчасти едут. Своего рода спецназ внутренних войск.
– Серьезная предъява, – сказал кто-то из чертей.
– Ему говорят, ну-ка обоснуй. А че обосновывать, отвечает. В чем, по-вашему, заключается уголовное наказание? Как в чем, ему говорят. Лишают свободы. А он отвечает, неправда. Свобода – понятие абстрактное и философское. Как ее можно лишить, если ее и так ни у кого на этой планете нету. А русское уголовное наказание, напротив, очень конкретное и простое. Оно по своей природе родственно древнекитайской пытке и заключается в том, что человека надолго запирают в клетку со специально выдрессированными системой садистами и придурками, которые будут много лет издеваться над беднягой под веселым взглядом представителя власти… Поэтому тюремные садисты и придурки – это те же самые госслужащие. Примерно как служебные собаки. То есть чисто суки, что бы они про себя ни думали. Как лагерная овчарка себя понимает, мы ведь тоже не знаем…
В купе установилась густая тишина. Настолько густая, что это, видимо, показалось странным конвою, и за серой решеткой, отделяющей коридор от клетки, появился хмурый человек в камуфляже. Он осмотрел клетку, убедился, что арестанты на месте – и, для виду постояв за решеткой еще с минуту, неспешно ушел в коридор.
– Что, в натуре так и сказал? – спросил наконец один из чертей с нижнего топчана.
– Так и сказал, – подтвердил Плеш и зашелся мелким тревожным смехом. – Мы, натурально, все припухли. Молчали минут пять, прикидывали. Даже гаврилка-мусорок подвалил позырить, вот как сейчас. Я чего смеюсь-то – на сто процентов все так же было.
– Гонишь ты, – сказал чертик с нижней шконки. – Не бывает таких лохов. Чтоб такие слова говорить.
– Еще как бывают, – ответил Плеш. – Я после этого уже не прикидывал, довезут его до этапа или нет. Я думать стал, сколько он километров теперь живой проедет. Вот пусть нам авторитетные люди скажут, что за такое полагается?
– Значит так, – задумчиво произнесла верхняя темнота, – давай считать. Всю босоту суками обозвал. Сказал «дрессированные системой». Значит, по факту предъявил, что чесноки под кумчасть прогнулись. Слова сказаны серьезные. Тут сходом надо решать. Но вариант, похоже, один – на петушатник.
– Я тоже так думаю, – с кавказским акцентом произнес другой угол верхней тьмы. – Это если добежать успеет и не уроют по дороге. И чем кончилось?
– Какое кончилось, – сказал Плеш. – Это только началось. Дальше такое было, что…
Он махнул рукой.
– Ну рассказывай, рассказывай, – сказала верхняя тьма. – Раз уж начал.
– Короче, дальше чепушила этот жирный встает, при всех сует себе руку в штаны – сперва болт почесал, потом очко, долго так, вдумчиво… А потом поднимает эту самую руку, и пальцем по средней полке вж-ж-жик!
Плеш мазнул пальцем по серой доске, показывая, как именно.
– То есть той самой рукой, какой в дупле у себя ковырял?
– Той самой, в чем и дело! Зафоршмачил полку. А на ней вор ехал, представить можете?
– Можем, – сказала верхняя тьма. – Хотя и с трудом.
– Убить его в клетке нельзя, мусора рядом, – откликнулся кавказский голос. – Он это, видимо, понимал и куражился… Чего дальше?
– Дальше… Вор, который на этой полке чалился, понятно, сразу с нее спрыгнул. И согнал с верхней фраера. Фраер, ясное дело, слез вниз. А чепушила этот залез туда, где раньше вор ехал. На ту самую полку, которую зафоршмачил.
– И никто ему по ходу не въебал? – спросил кто-то из чертей.
– Нет.
– Почему?
– А ты подумай, – ответил Плеш. – А если не понимаешь, сейчас люди объяснят.
– Во-первых, полку он не зафоршмачил, а зашкварил, – авторитетно сказала верхняя темнота кавказским голосом. – Но если бы вор на ней и дальше ехать согласился, вот тогда бы он в натуре зафоршмачился. Хотя и не зашкварился бы.
– Почему, – возразил другой угол темноты голосом без акцента. – Вот если кружку в парашу уронить, она тогда станет зафоршмаченная. Если ее даже три дня мыть, все равно чифирек из такой пить – будет в натуре зашквар.
– Сейчас и так говорят, и так, – сказал молчавший до этого Басмач. – Тонкостей уже не понимают.
– А ты, выходит, понимаешь, – ответила верхняя полка насмешливо. – Тогда, может, этот случай нам растолкуешь?
