Голгофскому кажется, будто ему в солнечное сплетение крепко залепили снежком.
– Вы в этом уверены?
– Да. Все их агенты влияния репостят сейчас один и тот же твит – «посмотри, как пляшет среди туч наша госпожа, касаясь сосцами то бронзы факела, то звезд, то терний». Несомненно, это и есть американский запал. Они активируют ноосферную торпеду «MOAS».
Голгофский вспоминает рассказ В.С.
– Так это правда, – стонет он. – Что это за «MOAS»?
– Мы не знаем точно сами, – отвечает Шмыга. – Названа в обычной хвастливой американской манере. Неофициальная расшифровка – «Mother of all Shitholes»
[22]. В отличие от нашей Царь-химеры, имевшей множество поражающих факторов, «MOAS» – это кумулятивный гипер-пенетратор однофакторного действия, но он невероятно мощен. Это все, что нам удалось выяснить…
Голгофский молчит.
– Я не осуждаю вас, Константин Параклетович, – говорит Шмыга. – Как офицер я был обязан вас остановить, даже убить, но я не успел. А как патриот я, возможно, поступил бы так же. Изюмин, конечно, тоже. Вы совершили то, о чем мечтали многие, поздравляю. Но теперь к нам летит ответка.
– Что произойдет?
– Не знаю. Думаю, нам придется плохо. Давайте поступим как два русских офицера. Выйдем на улицу, повернемся грудью на Запад – и примем удар… Кстати, вы меня увидите – я сосед Изюмина. Давно хотел познакомиться, но не успел…
– Когда будет ответный удар? – спрашивает Голгофский.
– Скоро. Подметное время двадцать минут, активация уже завершается, так что не мешкайте…
Шмыга кладет трубку – и до Голгофского доходит весь драматизм ситуации.
«Я решил не говорить Ирине ни слова, – пишет он. – Она, собственно, могла не заметить ответного удара вообще – я часто не понимал, где ее дом, здесь или в Голландии. Но мне – патриоту и виновнику, так сказать, торжества – следовало поступить именно так, как предложил Шмыга…»
Голгофский накидывает пижаму и выходит на улицу.
По дачной улочке идут девчонки в весенних платьицах – Голгофский подмечает, что они смотрят не на майский вечер, а на экраны своих мобильных. Красноватый закат одновременно грустен и прекрасен. Мимо проезжает, как пишет Голгофский, «серебряный велосипедист». Видимо, какая-то поэтичная весенняя ассоциация в духе Андрея Белого.
Метрах в ста на улице появляется человеческая фигура – это пожилой полноватый человек в тренировочных штанах и военной рубашке. Он машет Голгофскому рукой и поворачивается к закату. Сцена почти как в фильме-антиутопии про ядерную войну.
У Голгофского есть еще несколько минут, чтобы вспомнить о главном. Чем же занят его ум?
Вот как выглядит последний из ручейков сознания, складывающихся в широкую, но грязноватую реку «Искусства Легких Касаний»:
«Я силился понять, каким будет ответный удар, и не мог. Но зато – это была ослепительная вспышка узнавания – я постиг, почему Изюмин решил запустить Царь-химеру несмотря на угрозу возмездия. Для него это было, если угодно, попыткой сжечь подъемный мост, по которому он только что ходил в атаку… Весь яд, который он создавал долгие двадцать или тридцать лет, чтобы разрушить чужую культуру, начал теперь просачиваться назад в Россию как «прогрессивные веяния и установки»…
«Я вспомнил только что прошедших мимо меня девчушек, утянутых из весны в экраны своих могильников (описка, но не буду исправлять – так в сто раз точнее). Могло ли знамение быть более ясным? Человек – это просто обезьяна со смартфоном. Она скачивает из ночной темноты подсунутые неизвестно кем программы, ставит их на свою глупую голову и начинает скакать…
«Наша интеллигенция всегда тянулась к свету Разума с Запада, тянется и поныне. Но американская культура в современном виде – это проект ГРУ. Яд «novichok» отравил североамериканскую душу и заструился обратно в Россию. Его теперь не узнать и не нейтрализовать…
«Когда все связанное с Россией демонизировано на Западе, сетевые дурочки, прививающие здесь американскую культурную репрессию под зычный храп ФСБ, кажутся по-своему трогательными: геройкам слава! Но если рассказать им, что на самом деле они внедряют созданные ГРУ химеры, они столкнутся с таким сарказмом судьбы, который перенесет не всякая душа…»
И так на двадцать с лишним страниц. Пропустим их, друзья – возьмемся за руки и не будем обращать внимания. Вот тот же ручеек сознания ближе к концу, где читать уже веселее:
«Каким он будет, страшный миг, когда в мой ум ударит американская бомба невозможной силы? Что нового покажут мне костоправы из Лэнгли? Быть может, я с небывалой ясностью увижу скелет когда-то великой страны, где все настолько давно и надежно украдено, что нет никакой надежды ни на будущее, ни на прошлое? Где деткам одна дорога – в персонал, обслуживающий жирную мразь, а единственный работающий социальный лифт расположен на сайте «девушки для путешествий» (который наверняка и прокручивают на своих мобильных уходящие в закат подружки) – но и он чаще увозит в подвал, чем наверх? Где вся общественная жизнь давно проходит на американских платформах и модерируется американцами – а стоящие у руля весельчаки до сих пор зачем-то строят направленные на Америку ракеты?..
«А самое страшное, что мозги у исчезающих в лиловом зареве девчушек так надежно и фундаментально пропитаны сетевым гноем, что помочь им не сможет даже дева Мария – среди их внутримозговых приложений не осталось ни одной левой софтинки, и все большие жизненные выборы давно сделаны за них этим самым смартфоном…»
Но вот нервной внутренней болтовне Голгофского приходит конец. Он видит, как стоящий впереди генерал Шмыга качается, хватается за голову руками – и валится на землю. Девчонки с мобильными, однако, как шли к закату, так и идут: они не заметили ничего странного вообще. Их, похоже, совсем не зацепило торпедой.
Американская химера уже здесь. Голгофскому кажется, что он видит разворачивающуюся в пустоте воронку узнавания – подобие безмерного морского водоворота, уже утянувшего Шмыгу на дно. Еще миг, и Мальстрем доходит до Голгофского тоже. Он закрывает глаза, делает несколько неверных шагов и садится на холодную еще землю, где только появились первые травинки. Его побледневшие губы шепчут:
– Жопа… Боже, какая же вокруг жопа…
***
Во всех больших текстах Голгофского практически одинаков финал: автор сидит в Сандунах и дописывает свою книгу (видимо, для нашего автора Сандуны – некое подобие парижского «Café de Flore», где Сартр создал свою «Тошноту»; сомнительная реклама и для южноевропейского общепита, и для евразийского банного комбината).
В случае Голгофского, однако, не вполне понятно, где именно находится наш герой: по описанию кажется, что это подобие большого ресторанного зала, где распаренные посетители бани, завернувшись в простыни, услаждают себя прохладительными напитками, а в уголке строчит на своем лэптопе Голгофский, формулируя финальный вывод своего нового опуса.
