– Кто?
– Имени не знаю. Агент «Шерстяной». Или просто «Килл Билл». Догадываетесь, кто это?
Голгофский недоуменно пожимает плечами.
– Нет, – отвечает он. – У нас в Британии свои телекомики. Мы их называем правительством… Кого еще можете назвать?
– Какая-то «Бешеная». Изюмин называл ее «моя бешеная коровка». Настоящего имени тоже не знаю. Она, кажется, не телекомик, а дикторша на одном из главных каналов – хотя в последнее время мы совсем перестали ощущать разницу. Изюмин ей еще все время депеши слал – ты, мол, почаще наезжай на Рашку. Маскируйся. И это, под лесбиянку коси.
– А какими были триггеры, проходившие через телекомиков? – спрашивает Голгофский.
В.С. хмурится, вспоминая.
– Ну, например, чтобы активировать химеру, запустившую вторжение в Афганистан, была использована кодовая фраза «At this point I noticed that my penis is getting thinner and thinner»
[16]. Наш комик вплел ее в свою вечернюю белиберду очень органично. Я помню, потому что сам работал над этой темой – был еще стажером… А вот химеру, побуждавшую передовых американских феминисток требовать, чтобы мужчины мочились сидя, активировали по телевидению какой-то фразой, дословно ее уже не вспомню, смысл которой был в том, что Саддам Хусейн вывез свое оружие массового поражения на трех русских баржах. Мы для этого наняли пожилого американского генерала. Изюмин любил такие контрасты.
– Странно, – хмыкает Голгофский. – Казалось бы, логичней было наоборот… Поменять триггеры местами.
– Поймите, активирующая фраза совершенно не важна. Как говорил сам Изюмин, мы не соломоны – дело не в кольце, а в гранате…
– Эта последняя химера, кстати, у вас не сработала, – говорит Голгофский. – Насчет установки мужчинам мочиться сидя. Не прижилось.
– Вмешались фабриканты писсуаров, – отвечает В.С. – Знаете, какие там крутятся деньги? Писсуарщики подняли в бой свою медиа-армаду и начали яростно штопать матрицу традиционного нарратива. Тогда Изюмин приказал отступить в тень. Нашим главным правилом было действовать незримо… Но это был чуть ли не единственный случай, когда мы получили от американцев реальный отпор. По всем остальным вопросам они безропотно приняли позу покорности. И дело тут не в их трусости или глупости. Так уж действуют химеры. У вас возникает ощущение, что вам нашептывает советы целый хор внутренних голосов, переть против которых выйдет себе дороже…
Машина тормозит.
– Все, приехали.
Вокруг – полумертвая промышленная зона. Людей почти не видно. Машина стоит у невыразительного забора с колючей проволокой. Голгофский не обратил бы на такой внимания – мало ли в Отечестве оград с колючкой?
За нее не полезешь, но В.С. достает из хипстерского рюкзачка планшет, затем маленький дрон – и запускает его прямо из окна машины.
Голгофский видит на экране планшета одинаковые длинные бараки серо-желтого цвета. Их унылая планировка и общая мрачная аура чем-то напоминают нацистский концлагерь. Рядом с бараками – довольно большое здание, похожее на проектный институт. На стене мозаика, напоминающая своей стилистикой о сухумских руинах: лыжник с ружьем на спине, беззаветно запрокинувшаяся гимнастка – и огромный веселый лось в хоккейной форме, на коньках и с клюшкой.
Голгофский узнает рисунок на шторе из генеральского кабинета.
– Лось, – говорит он. – Почему лось?
– О, это смешная история. Вы же знаете, у нас в армии любят веселые названия. Огнемет «Буратино», газ «Черемуха». Проект Изюмина сначала имел только цифровой шифр, и мы долго не могли ничего придумать. А потом Изюмин увидел в кино, как делают татуировки якудзам, и восхитился – татуировщик даже не колет, а так нежно тычет тростинкой… Как будто только касается кожи, легко-легко. Химеры ведь тоже своего рода татуировки, да? Вот он и назвал весь наш проект «Искусство Легких Касаний», сокращенно «ИЛК». Если переписать английскими буквами – «и», «эл», «кей» – получится «elk», лось. Поэтому лося выбрали нашей эмблемой…
– А почему он с клюшкой? – подозрительно спрашивает Голгофский. – Это потому, что Путин любит хоккей?
– Не думаю, – отвечает В.С. – Хотя кто его знает.
Видно, что комплекс еще недавно работал, но теперь он мертв: чернеют выбитые окна, свисают обрывки проводов. Потом на экране планшета появляется пристройка, которую трудно не опознать: это крематорий с высокой трубой. И вороны, везде вороны…
– Неужели, – шепчет Голгофский, – неужели тут был…
В.С. понимает с полуслова.
– Это не лагерь уничтожения, – отвечает он. – Вернее, можно назвать это место и так, но убивали здесь не людей. Это птицефабрика. Здесь разводили индюшек. А вон в том двухэтажном корпусе – свиней. Но их было меньше, свиньями работали по Британии и Германии. А по Америке – исключительно индюшками.
– Индюшки? – хмурится Голгофский. – Вроде не самый ходовой в России деликатес.
– Мясо тоже отправляли в Америку, – отвечает В.С. – А когда не могли продать – так часто бывало – сжигали. На внутренний рынок продавать запрещалось. У Изюмина были свои суеверия. Поэтому и построили крематорий.
Голгофский кивает. В Абхазии он видел выветрившийся скелет фабрики химер. Здесь перед ним совсем свежие останки.
В.С., похоже, испытывает за свое прошлое своеобразную гордость. Он тычет пальцем в экран.
– Вот тут, видите, были трансовые комнаты. Только не в трансгендерном смысле. Комнаты для служебного транса.
– Вот здесь?
– Нет. Здесь. Где решетки на окнах…
– А по какой технологии, кстати, вы входили в транс?
– Об этом давайте поговорим после экстракции, – улыбается В.С., – мне же надо сохранить у вас хоть какой-то интерес к нашим методам… Пока скажу, что в этом здании разработали всю американскую политкорректность, identity politics
[17], гендерную шизу и левый активизм. Я имею в виду, пока не подключилось ЦРУ. Они понемногу отжали у нас левый вектор, но что-то менять было уже поздно… Левым активизмом и политкорректностью занимался отдел на втором этаже. Видите, вон там, где синий шланг торчит…
– Прямо-таки всю политкорректность здесь разработали? – хмыкает Голгофский.
– Ну, не всю, может быть. В конце восьмидесятых, когда здесь началась работа, она уже существовала в зачатке. Но в целом главный массив нейролингвистических удавок и невротических практик, ассоциируемых с этим названием, был придуман именно здесь. И здесь же химеризован на индюшках.
– Почему именно на индюшках? – спрашивает Голгофский.
– У американцев это национальное блюдо на День благодарения, – отвечает В.С. – Источник животной энергии может быть любым, но Изюмин отличался суеверием. Вернее, даже не суеверием, а известным магизмом мышления. Индюшка ассоциируется с Америкой, и для него это было важно. Мало того, он считал, что если американцы вдобавок сожрут использованную индюшатину, татуировка психополя будет держаться еще прочнее. Поэтому он всегда настаивал на таком решении, несмотря на технологические проблемы.
