Сомнительная метафора – но хорошо уже и то, что Голгофский побаивается крепких зубов освобожденной вагины. С этого и начинается гендерная справедливость.
Впрочем, при всем нашем сочувствии радикальному феминизму мы уверены, что ни одна из активисток, возвысивших свой голос против тестостеронового ублюдка, так и не прочла роман Голгофского до конца (иначе в нашем дайджесте не было бы необходимости). Зато все они, конечно, подробно изучили те три главы, где речь идет о романе Голгофского с Ириной.
Голгофского – справедливо, на наш взгляд – обвиняют в мизогинии. Он подходит к женщинам совсем не так, как следовало бы в двадцать первом веке. Он любит их телесно и индивидуально, а не общественно и коллективно в лице их идейно-политического авангарда, то есть в прогрессивном смысле не любит вовсе. А это, как ни крути, мизогиния и есть – причем отягченная объективацией.
Голгофский сам подставляет активисткам и правую щеку, и левую, и многое другое. Сообщим по секрету, что у распри этой долгая предыстория – наш автор далеко не всегда бывает так элегично элегантен, как в этом романе. Вот что, к примеру, он писал под псевдонимом «Онан-Варвар» в колонке для мужского интеллектуального сайта «Альфа Х~Й» (приносим извинения за язык этого малопочтенного источника):
«Любая дурочка-товаровед из сраного онлайн-путеводителя по недорогим ресторанам может сегодня невообразимо поднять статус своего высказывания, хуесося враждебную пельменную с позиций т. н. «прогрессивной повестки» – и потребители будут доверчиво принимать эту анфакабл @#$%&*, кое-как транслирующую не до конца понятные ей запахи с чужой кухни, за юную совесть мира, на которую не грех и подрочить. Моральное негодование, как и было сказано – кратчайший путь в кэш…
«Однако если отбросить раздражение и говорить серьезно, за всеми этими девичьими попытками инкорпорировать в локальный дискурс фрагменты американского культурного кода стоит на самом деле тот же заблудившийся, но не менее от этого трогательный репродуктивный импульс рептильного мозга, который заставляет телочку попроще вынимать перед самцами последний айфон… Мы же не требуем от киски глубокого понимания того, как эта штука работает, почему оказалась у нее в сумочке и зачем она на самом деле вытаскивает ее сейчас из своего влагалища. С разносчицами приблудных нарративов и прочей микроинфлюэнцы следует вести себя так же снисходительно. Только сострадание, только любовь, только личная гигиена…»
[8]
Особо очаровательно выглядит это «по недорогим ресторанам». Онан-Варвар у нас ходит по дорогим. Не то что некоторые дурочки. И пусть читательницу не вводят в заблуждение слова про сострадание и любовь – вот цитата из другой колонки:
«Железной метлой следует очистить родную культуру от охуевших – то есть, простите великодушно, опизденевших – активисток Демократической партии США, выдающих себя за российскую фемтеллигенцию».
После таких слов хочется спросить Онана-Варвара уже серьезно – вы хоть понимаете, в каком направлении вы сейчас подталкиваете страну? Вы что же, мил человек, хотите заменить их [о…ми] активистками Республиканской партии США? А вы их когда-нибудь видели? Хоть в бинокль? Да или нет?
Все это, впрочем, еще можно понять и простить – подумаешь, обиделся человек, с кем не бывает. Но вот употреблять, даже в шутку, оборот «кровавые зверства пиздофашизма» (sic!) Константину Параклетовичу не стоило бы совсем. По степени безвкусия это можно сравнить разве что с идиотскими попытками издателей объявить пожар Собора Парижской Богоматери пиар-акцией, приуроченной к первому изданию «Химер и Шимер».
И уж совсем глупо после всего этого протаскивать отчет о своих победах над молодой доверчивой девушкой в публичное пространство, где идут важнейшие дебаты с участием депутатов Государственной думы и зорко цветет гендерная совесть нации. Тем более когда описания выдержаны в таком вот ключе:
«С утра я любил подглядывать за ней сквозь сощуренные веки. Она напоминала мне заблудившегося среди простыней котенка, забывшего, почему и как он оказался в этом странном белом лабиринте. Увидев на соседней подушке мое распухшее спросонья лицо, она в первый момент вздрагивала и хмурилась так тревожно, будто собиралась тут же спрыгнуть с кровати и убежать… Но потом, видимо, вспоминала, что бежать, в сущности, некуда, ибо для юной обворожительной женщины весь этот мир состоит из таких же грубо-усатых мужских присутствий, различающихся между собой только тембром храпа и цветом портмоне… И тогда на ее переносице прорезалась на секунду милая вертикальная морщинка, которую я называл про себя «руной смирения» – и она покорно роняла свою головку назад на подушку, уже зная, что еще через несколько секунд я делано зевну, открою глаза, и нас, словно две щепки, увлечет водоворот нашей утренней страсти…»
Или вот, например:
«Она просовывала свои пальчики сквозь густой лес волос на моей груди так опасливо, что мне казалось, будто это пять юных солдат бредут сквозь кишащий партизанами лес – и действительно, милых зазевавшихся бедняжек тут же брали в плен и подвергали целому ряду сомнительных процедур в лучших традициях французского маркиза, о котором я столько говорил в прошлых главах…»
Эх, Константин Параклетович, как бы вас за такое не арестовали где-нибудь в Канаде на самолетной пересадке. Люди сгорали и за меньшее.
А то, что Голгофский пишет о поведении нежных розовых сосочков под его шершавым как плакат языком, мы вообще не решимся повторить в текущем политическом климате. Старый, как было сказано, сатир. Достаточно сказать, что происходящее между ним и Ириной он называет «young love» – полагая, что для такой характеристики довольно, если любовь будет юна с одной только нижней своей половинки.
Через двести страниц этих безобразно-самодовольных сцен, совершенно не развивающих роман ни в сюжетном, ни в идейном отношении, повествование сдвигается наконец с мокрой точки. Но даже для этого раздухарившемуся Голгофскому понадобилась очередная непристойность, которую нам сложно пересказать, не покраснев.
