Когда Дави употребляет выражение «триггерное событие» вслед за Бонье, Голгофский понимает, что оба принадлежат к одной ложе и разделяют общую инициацию. Он конспектирует дальше:
«Опыты де Сада, как мы знаем, были быстро и решительно пресечены – у него были могущественные покровители, но даже они не помогли, когда вмешался Бонапарт, тоже ярый адепт Разума (крайне важного помощника для любого амбициозного артиллериста). Похоже, Разум предпочел традиционные жертвоприношения мелкого домашнего скота живой человеческой боли… Бонапарт и де Сад, как видно, встречались не только у каминной полки в квартире Дави…»
На этом милом наблюдении кончается салфетка, а еще через семнадцать страниц – и рефлексия Голгофского по этому поводу.
Голгофский спрашивает Дави, по какому именно ритуалу происходило жертвоприношение, но тот признается, что не знает деталей. Он даже подозревает, что Голгофский, с его информацией про египетский скипетр из коллекции «Метрополитен», мог бы сам все объяснить… Как? Форма скипетра? Она могла быть любой.
– Я видел кое-что в коллекциях у братьев, – говорит Дави. – Это могла быть простая указка наподобие дирижерской палочки. Насколько я запомнил, такой формат был общепринят среди английских лож. Или гусиное перо. Их очень любили в Европе в восемнадцатом и раннем девятнадцатом веке.
Голгофский в ответ декламирует:
– «Европа цезарей! С тех пор, как в Бонапарта гусиное перо направил Меттерних…»
Кое-как удается перевести Мандельштама на французский. Поэты-созерцатели всегда немного провидцы, вздыхает Дави.
Голгофский продолжает деликатно доить скудное вымя информатора.
Как и где осуществлялись эти процедуры, Дави не знает. Точно так же ему не известна точная фармакология снадобья, которое вводило адепта Разума в сноподобный транс – он в курсе только, что в восемнадцатом веке в его состав входила шпанская мушка. Большие запасы которой – он поднимает палец – находили при каждом обыске у де Сада.
Но Дави знает кое-что другое, и это с лихвой искупает его неведение в прочих вопросах.
– В основе химер обычно лежал лингвистический конструкт, – говорит он. – Своего рода заклинание, мотто, вербальная формула, «письмо».
Он делает пальцами обеих рук знак кавычек.
– Письмо? – не понимает Голгофский.
– Конечно. Использование письма ничуть не удивительно при обращении к Разуму. Ведь именно Он дал людям речь и ее знаки. Как же еще обращаться к Нему? В письме и содержалась та команда, которую адепт пытался зафиксировать в общем для людей смысловом поле. Так сказать, геном будущей химеры…
Голгофскому наконец надоедает притворяться парижанином восемнадцатого века, и с салфеток он переходит на диктофон в своем мобильном. Рассказ Дави того стоит.
– Существовало два механизма фиксации лингвоконструкта, – рассказывает заслуженный садовед. – Они были известны как Внешнее и Внутреннее Действие. Внешнее было, по существу, пустым ритуалом, и его формы менялись от ложи к ложе. Иногда послание чертили магическим жезлом на стене, иногда писали кровью. Иногда, наоборот, наливали в сосуд жертвенную кровь и вырисовывали буквы лезвием на ее поверхности, и так далее. Могли даже чертить вилами по воде, был и такой подход. Но чаще всего текст просто писали на бумаге, а затем сжигали ее. Пепел иногда размешивали в вине или воде – и выпивали перед переходом к Внутреннему Действию.
– А зачем сжигали?
– Вы ведь никогда не видели подобных посланий, мой друг? – смеется Дави. – Вот именно для этого и сжигали. Уничтожение физического носителя было обязательной частью программы – и оно объясняет, почему такие полуфабрикаты практически никогда не попадают в руки исследователей. Завеса тайны сохраняется веками… Я предполагаю, что методы де Сада были отвергнуты именно потому, что неизбежно оставляли живых свидетелей – всяких Либерте и Эгалите, мучающихся желудком от шпанской мушки и норовящих подать в суд.
Голгофский вспоминает беседы с Солкиндом и замечает, что ритуальное использование письменных знаков – как бы перенос их магической силы во взаимодействующую с ними субстанцию – является очень древней практикой и тоже восходит к Египту.
– Там размельчали магические папирусы и принимали их с пивом, – говорит он. – Обливали водой покрытые иероглифами статуи, и сила знаков, как считалось, переходила в воду, которую выдавали больным как лекарство…
– Удивительно, почему эта технология до сих пор не востребована капиталистической медициной, – кивает Дави. – Но внешняя процедура была всего лишь спектаклем, создававшим нужный настрой и концентрацию; многие опытные адепты обходились без нее, переходя сразу к Внутреннему Действию.
– В чем разница? – спрашивает Голгофский.
– Внешнее Действие помогает ясно сформулировать закладываемый в химеру смысл, – отвечает Дави. – Внутреннее Действие проецирует этот смысл на коллективный разум. Вы как бы прикалываете свое послание кнопкой к коллективному бессознательному.
– В чем конкретно заключалось Внутреннее Действие?
Дави подходит к книжному шкафу и снимает с полки старую книгу – по виду восемнадцатого или раннего девятнадцатого века. Надпись на обложке или стерлась от времени, или специально удалена.
– Конечно, – говорит Дави, – это охраняемый секрет. Но вы пробились к нему сами, мой друг. Есть основания считать, что здесь описано именно это сокровенное таинство. Читайте, пожалуйста, из моих рук, вот отсюда…
Голгофский, слегка запинаясь, читает вслух по-французски:
«Орлы Разума подхватили меня и понесли к далекому огненному глазу. Глаз этот был страшен и, верно, спалил бы меня одним только взглядом, но, по счастью, смотрел он как бы сквозь меня и в сторону; один из Орлов дал мне понять, что я скрыт от него, или просто ему не интересен.
Наше путешествие было странным – мы не двигались в обычном смысле, а как бы прорывали незримые завесы, и после каждой из них менялось все. Глаз превратился сперва в сферу – словно перед нами висела близкая красная Луна. Затем сфера эта стала расти, а потом я узрел, что нахожусь перед светящейся стеной, уходящей вверх, вниз и в стороны, сколько хватало взгляда.
Орлы Разума держали меня, не давая упасть – впрочем, не знаю, упал бы я или нет, ибо совсем не чувствовал тяжести.
Орел, что обращался ко мне прежде, дал понять, что пришла пора действовать. Я сосредоточился и попытался увидеть свой стилус. Это удалось только со второго раза – во сне он выглядел не так, как его материальная копия, заряженная животным духом. Но вибрация живой силы, исходившая от него, свидетельствовала, что ошибки нет.
Я поднял руку со стилусом – и коснулся стены…»
Голгофский записывает свой голос на телефон, но Дави не знает об этом. Он захлопывает книгу и ставит ее на полку.
– Это один из ритуалов, не изменившихся в своей основе со времен пирамид, – говорит он. – Стена, которой касается адепт при этом энергетическом жесте, у современных практиков называется «mindboard». Лучшее название трудно подобрать…
