По дороге в гостиницу Голгофский замечает за собой слежку – но не придает ей особого значения. Ему не до этого – он балансирует на краю грандиозной догадки. Когда он входит в свой номер, догадка эта превращается в уверенность.
Голгофский находит телефон Солкинда и звонит египтологу. В Москве уже ночь, но тот еще не спит.
Они обмениваются любезностями; Голгофский спрашивает, как продвигаются работы. Солкинд в хорошем настроении: течь в крыше погребальной камеры заделали; в комнату с утварью вчера спустили новенький «Харлей», на котором ученый будет гонять по просторам вечности.
– Вы достаточно молоды, – говорит Солкинд, – у вас есть еще время подготовиться к неизбежному. Я готов помочь вам советом и делом. Не тяните, друг мой, жизнь человека хрупка и непредсказуема.
Голгофский обещает подумать и просит разрешения задать вопрос.
– Я весь внимание, – говорит Солкинд.
– Помните, вы рассказывали про магический жезл, работающий на энергии «ка»?
– Помню, – отвечает Солкинд, – и что?
– Скажите, а египетские жрецы осуществляли свои процедуры с подобными жезлами в бодрствующем состоянии? Или, может быть, в каком-то подобии транса? Или сна?
– Отличный вопрос, – смеется Солкинд. – Вы попали в десятку. Самые сложные из своих процедур египетские маги осуществляли не вполне наяву. Но и не просто во сне. Они действовали в особом состоянии, которое сегодня называют «lucid dream». Или «осознанное сновидение».
– Откуда это вам известно? – спрашивает Голгофский.
– Сохранилось много папирусов и надписей. У египтян, например, существовала особая техника проводов умершего, когда жрец ложился спать в одной камере со свежезапечатанным саркофагом. Естественно, он не просто спал, а входил в lucid dream. И только после того, как дух усопшего удавалось направить в нужную сторону, жрец уходил и гробницу закрывали…
– Насколько подобное было распространено? – спрашивает Голгофский.
– Это было самым обычным делом, – отвечает Солкинд. – Сон считался особым коммуникационным пространством, где можно напрямую общаться с богами. Для этого существовали специальные «спальные катакомбы» при храмах. Можно было даже пригласить божество вселиться в спящего мага. Сон, особенно контролируемый, служил как бы трамплином к высшим уровням магии.
– Значит, – говорит Голгофский, – «Поля времени» тоже…
– Да-да, все магические инкрустации ноосферы, до сих пор доступные восприятию на Синае, были оставлены магами и жрецами, действовавшими в особом сноподобном трансе. На этот счет никаких сомнений. Другое дело, что сегодня мы уже не можем точно установить, стояла за этим какая-то фармакология или нет…
Распрощавшись с египтологом, Голгофский думает всю ночь. После разговора с Солкиндом у него практически нет сомнений, что «сон Разума», который так пронзительно и точно изобразил Гойя, относился к тому же классу оккультно-магических процедур, что и египетские практики. Он садится за крохотный столик в гостиничном номере и, по французскому обычаю, начинает писать на салфетках.
«Что есть «сон Разума»? Спит здесь отнюдь не Разум. Наоборот, это сон, полностью посвященный Разуму, отданный Ему и названный по Его имени. Засыпает сам адепт, и физическое бесчувствие дает ему возможность вступить с Разумом в гораздо более интенсивный контакт, чем позволил бы один-единственный дрон-летун… Видимо, темная тень-простыня, коммутирующая каждого из нас с Разумом, получает подкрепление…»
Голгофский находит доказательство на офорте Гойи.
«Мы видим, что летунов вокруг спящего целая туча. Скорей всего, они на время покидают других людей, спящих по соседству (вот для кого действительно ненадолго наступает «сон Разума» в первом смысле), и собираются вокруг впавшего в транс адепта, чтобы дать ему дополнительную энергию, необходимую для результативных манипуляций с ноосферой…»
На офорте Гойи, однако, нет никаких монстров – только спящий адепт и служащие ему архонты, символически представленные знакомыми элементами фауны.
Так что же за чудовищ порождает этот сон? Вспышка откровения – и Голгофский отвечает сам себе:
«У Гойи все названо своими именами. Сон Разума порождает химер. Это изображение в символической форме указывает на технику создания ноосферных инсталляций, принятую у посвященных в мистерии Разума…»
Но почему все-таки Гойя не изобразил обещанных чудищ?
Голгофский понимает и это.
«Увы, мы, люди иного века, воспринимаем этот рисунок несколько иначе, чем современники. В те времена монстров не надо было рисовать. Мысленным взором химеру революции видели перед собой все, в любую минуту любого дня – особенно потрясенная европейская аристократия, среди которой жил и творил Гойя. Но химеру, увы, так же сложно нарисовать, как просто ощутить – и покориться ей…»
Ослепительная ночь.
***
На следующий день Голгофский рассказывает Дави о своем инсайте, о «Полях времени» и о древнеегипетских сновидческих практиках.
– «Сон Разума» имеет ту же природу, ведь так?
Дави впечатлен. Теперь он не связан обязательствами и может рассказать все, что знает о методах создания химер.
– Конкретная техника могла меняться от ложи к ложе, – говорит он, – но общий ее принцип среди адептов Разума оставался тем же. Сначала Разуму приносилась жертва. Это мог быть черный козел или черный петух…
– Почему непременно черный?
– Предпочтение этой масти, видимо, пришло из средневековых колдовских ритуалов. Но это могло быть любое животное какой угодно раскраски – и, разумеется, человек. Самое интересное, что смерть жертвы не была обязательной. Я позволю себе обратиться к теме, которую знаю лучше всего…
Дави кивает на бюст де Сада, стоящий на каминной полке.
– Маркиз де Сад был много кем, но не убийцей. Сегодня мы назвали бы его исследователем-экспериментатором, пытающимся использовать энергию физического страдания. Вы упоминали о татуировках ноосферы – в этом де Сад добился заметного успеха. Его имя вытатуировано в нашей памяти навсегда.
Дави с воодушевлением рассказывает о мятежном маркизе. Голгофский снова делает пометки на салфетке, взятой с буфета. Видимо, дорожа этим touche parisienne
[7], Голгофский воспроизводит в романе свой салфеточный конспект целиком:
«Какими в точности были оккультные практики де Сада, сегодня можно только догадываться. Но интересно сообщение одного источника, что в 1772 году маркиз нанял трех девиц легкого поведения для флагелляции и анала – и приучил девушек откликаться на странные по тому времени клички. Дебелая и большегрудая звалась «Либерте», брюнетка с мелкими чертами лица – «Эгалите», а мужеподобная северянка с русой косой – «Фратерните». Отсюда, вероятно, и пошли французские «Свобода, Равенство и Братство» – к началу революции они были уже прочно запечатлены в духовном пространстве и только ждали триггерного события…»
