Голгофский понимает, что давить на собеседника неразумно – Бонье может замолчать. Если он и проговорится, то сам. Поэтому Голгофский меняет направление беседы.
– Но как же так? – восклицает он. – Мое чувство справедливости оскорблено. Последние три тысячи лет в мире постоянно льется кровь, совершаются чудовищные злодеяния, к небу восходят предсмертные молитвы и стоны – и все это не оставляет никаких следов в мировой душе. А какой-то колдун особым образом убивает козла – и получает возможность компостировать человечеству мозги? Нет ли в этом нелепицы?
Бонье мрачно кивает.
– Да, конечно, я понимаю вас. Но следы на самом деле остаются от всего. Муки и страдания живых существ отравляют психический воздух, которым мы дышим. Именно поэтому так мрачен в своей сути наш мир. Но войны, убийства и зверства действительно нам не заметны – мы лишь читаем о них в интернете и ощущаем тяжкий гнет человеческой вины, слыша временами, как скрипит обшивка нашего ковчега…
С улицы доносится скрипучая полицейская сирена – и Бонье поднимает палец.
– Мы не видим этого потому, – продолжает он, – что не знаем, куда и как направить внимание. Кроме того, наш внутренний свидетель отнюдь не рвется созерцать подобные вещи. Наоборот, он очень хорошо умеет защищать себя от них. Но иногда случайная фраза, странное колебание занавески, смутная угроза в чужом лице вдруг пугают нас до глубины души… Нам словно присылают напоминание о чем-то ужасающем, спрятанном совсем рядом…
Вдруг глаза Бонье стекленеют, а лицо становится пепельно-серым. Видимо, он случайно напомнил о чем-то ужасном самому себе… Метаморфоза настолько быстра и страшна, что Голгофскому становится неуютно. Но Бонье справляется с собой – махнув еще стопку виски, он объявляет, что поедет в бордель, и предлагает составить ему компанию.
Голгофский понимает, что жизнелюбивому валлонцу, только что пережившему падение во внутренний мрак, нужно вернуть себе вкус к жизни. Для этого лучше всего подходят самые простые удовольствия.
Ехать надо в пригород; в такси Бонье продолжает свой рассказ уже без просьб Голгофского.
По его словам, все ментальные мозаики, создаваемые человеческими и животными муками, ужасами, кошмарами и так далее, не просто доступны для нашего восприятия – мы живем в самой их гуще. Из них во многом и состоит бессознательное: это его, так сказать, «темная энергия». Иногда мы начинаем прозревать эти пространства страдания и мрака. Подобное случается, когда незадачливый психонавт переживает бэд трип на кислоте.
Химеры висят в том же пространстве, что и эти ментальные оттиски, постепенно растворяясь вместе с ними в небытии. Разница в том, что химера изначально сконструирована так, чтобы ее максимально легко было увидеть.
– Что это за пространство? – спрашивает Голгофский.
– «Пространство» здесь просто метафора, – отвечает Бонье, вглядываясь в дорогу. – Речь идет всего лишь о том, что эти переживания могут быть испытаны. Единственное место, где это происходит – сознание, а сознание вовсе не место… À-propos, мы уже почти на месте.
– Но почему тогда некоторые из этих объектов видны, а некоторые нет?
– Чтобы химера стала видна, – говорит Бонье, – необходим триггер.
– Триггер? – не понимает Голгофский.
– Да, – отвечает Бонье, – как бы координаты той точки, куда нужно направить взгляд. Это, если угодно, пароль. Ключ к шифру. Таким ключом может быть условная фраза, картинка, образ. Это своего рода код доступа. На самом деле это простая вещь, только звучит сложно…
Разговор затихает: они приехали.
Бордель – обычный дом средней руки за мещанской оградой; на специализацию указывают розовая лампа в окне второго этажа и три кованых киски в стилистике «Hello Kitty» на воротах.
Участников симпозиума встречают три пожилые путаны с интеллигентными лицами; на них розовые пеньюары и желтые жилеты с надписями «Buy Bitcoin!». Голгофский понимает, что судьба посылает ему еще одно испытание – и неохотно расстается с банкнотой в пятьсот евро. Столько же платит Бонье.
Старшая из путан отводит посетителей в гостиную на втором этаже и велит раздеваться. Здесь целая коллекция игрушек, упряжей и плеток; есть кляпы и даже похожая на наклонную гильотину доска для промывания кишечника.
Голгофский решается продолжить расспросы.
– А что может служить триггером? – спрашивает он. – Как активируется химера?
Бонье снимает с себя пиджак и галстук, затем начинает расстегивать рубашку; становится видна его волосатая грудь.
– Я напомню вам знакомую с детства историю, мой друг, – говорит он. – По рыночной площади идет обнаженный пожилой мужчина с короной на голове…
Шагнув к одному из манекенов, он снимает с него шапочку из желтого латекса и кое-как укрепляет на своих растрепанных волосах.
– В принципе, – продолжает он, снимая штаны, – все собравшиеся на рынке люди видят, что король гол как сокол. Но это восприятие просто не доходит до их сознания…
– Почему?
– Оно отсеивается на предсознательном уровне, как социально неприемлемое. Люди чувствуют, что увидеть наготу короля может быть весьма опасно. Тому порукой Библия – чрезвычайно авторитетное собрание поведенческих скриптов. С Хамом в подобной ситуации случилась большая неприятность.
С этими словами Бонье снимает носки.
– Не то чтобы люди ничего не видели, – продолжает он. – Но видит не человек, а глаз. Мозг обрабатывает приходящие из глаза сигналы и готовит набор отчетов, каждый из которых в принципе готов стать восприятием…
Бонье снимает трусы и остается совершенно голым. С некоторым удивлением Голгофский видит, что тот уже полностью готов к битве.
– А умное и хитрое подсознание, – продолжает Бонье, распечатывая пачку презервативов, – тщательно выбирает, что из этого осознавать, а что нет, опираясь на шаблоны, полученные от родителей, воспитателей и корпоративных СМИ – ибо главной целью и единственным смыслом человеческой жизни, как известно, является выживание… Подобные калькуляции и составляют самую суть принадлежности к той или иной культуре. К тому же на рыночной площади, где гуляют голые короли, постоянно выступают веселые жонглеры, фокусники и прочие колумнисты, делающие вид, что все в порядке…
Голгофский кивает, а Бонье тем временем надевает на себя зимнюю резину (так Голгофский называет презерватив повышенной толщины).
– Но вот какой-то глупый мальчик говорит: «А король-то голый!» И восприятие, только что отделенное от сознания презервативом защитного неведения, врывается в ум. Его уже нельзя отфильтровать – оно за секунду превратилось из вытесненного секрета в общее место… Вы так и будете стоять здесь одетым, мой друг?
Голгофский нервно ослабляет галстук.
– Химеры чем-то похожи на голых королей, – говорит Бонье. – Они вызревают в ментальном измерении, как груши за окном – чтобы заметить их, достаточно одного быстрого и точного взгляда. Но наше сознание не бросит туда этого взгляда просто так – как не бросает его на многое другое, теоретически ему доступное. До тех пор, пока триггер не укажет, на какой именно ветке висит Луи-Филипп…
