– Им недостает дисциплины, – сказал Кендалл.
– Точно.
– Никакого внутреннего стержня.
– Именно.
Вся Америка жила за счет махинаций, разве нет? Настоящая Америка, которую Кендалл упустил, уткнувшись носом в антологию Джона Холландера
[35]. Насколько были далеки эти маленькие растраты от дела «Энрона»? А как насчет бизнесменов, которым хватило ума не попасться? Честность и открытость более не были образцами для подражания, скорее, наоборот.
А на улицах Чикаго, как и на улицах Лос-Анджелеса, Нью-Йорка, Хьюстона и Окленда, происходило то же самое. Несколько недель назад Кендалл посмотрел фильм «Паттон». Он напомнил ему о том, что когда-то генерала действительно могли наказать за то, что он дал пощечину солдату. Теперь же Рамсфелд избежал ответственности за Абу Граиб
[36]. Президента, который солгал про оружие массового поражения, переизбрали на второй срок. На улицах творилось то же самое. Имели значение только победа, сила, демагогия. Это было видно по тому, как люди водили машины, подрезали вас, показывали средний палец, матерились. Это происходило и с мужчинами, и с женщинами – они демонстрировали свою неуязвимость, свою ярость. Все знали, чего хотят и как этого добиться. Все требовали, чтобы с ними считались.
Страна – это отражение души. Чем больше ее узнаешь, тем больше стыдишься.
С другой стороны, жить в эпоху плутократии не так уж невыносимо. Джимми по-прежнему оставался в Монтесито, и по будням его квартира оставалась в распоряжении Кендалла. Невидимые уборщики выносили мусор, был подлиза-швейцар, отряд польских горничных по средам и пятницам убирался, чистил унитаз в мавританской ванной, отмывал залитую солнцем кухню, где обедал Кендалл. Это была двухэтажная квартира, и Кендалл работал наверху. Внизу располагалась Нефритовая комната Джимми, где он хранил коллекцию китайского нефрита в стеклянных витринах самого что ни на есть музейного вида. Если вы замыслили преступление, было бы разумно начать именно с этой комнаты.
Когда, сидя в кабинете, Кендалл отрывал глаза от Токвиля, его взору представало опаловое озеро. Возможно, бешеная активность Чикаго была связана с тем, что его окружала пустота, что город вдруг просто обрывался. Особенно это впечатление усиливалось на закате или во время тумана. Земля так и ждала, пока ее исследуют. На этих берегах, столь подходящих для производства и коммерции, выросли сотни фабрик. Они торговали стальными машинами по всему миру, а теперь эти машины, одетые в броню, сражались за нефть, которая питала все вокруг.
Через два дня после разговора с Пьясецки Кендалл позвонил своему начальнику в Монтесито. Трубку взяла жена Джимми, Паулина. Она была его последней женой, с ней он наконец обрел покой. До этого Джимми женился дважды: один раз на школьной подружке, а второй – на Мисс Вселенная тридцатью годами младше. Паулина подходила ему по возрасту, была разумной и доброй. Она управляла Фондом Бойко и занималась тем, что тратила деньги Джимми.
Поболтав минутку с Паулиной, Кендалл спросил, не занят ли Джимми, и через несколько секунд услышал его громкий голос:
– Как дела, дружище?
– Привет, Джимми! Как ты там?
– Только слез со своего «харлея». Ездил в Вентуру. Задница теперь отваливается, но я счастлив. Хотел чего-то?
– Да, – сказал Кендалл. – Хотел поговорить. Я здесь работаю уже шесть лет. Думаю, что ты мной доволен.
– Очень доволен, – ответил Джимми. – Жаловаться не на что.
– Поскольку я хорошо работаю, и прошло уже столько лет, хотелось бы узнать, возможно ли организовать какую-нибудь страховку. Мне бы…
– Нет, – прервал его Джимми со свойственной ему резкостью. Она была стеной, что он возводил вокруг себя всю жизнь, защищаясь от польских детей, которые колотили его по дороге из школы, от отца, который твердил ему, что он жалкий неудачник и ничего не добьется, а впоследствии и от полицейских, которые разграбили студию Джимми и продали его журналы для взрослых, от конкурентов, которые пытались надуть его, и, наконец, от политических ханжей и святош, которые отрицали первую поправку к Конституции и чересчур вольно трактовали вторую. – Мы так не договаривались. У нас некоммерческая организация, сынок. Пьясецки только что прислал мне цифры. Мы не зарабатываем. Мы вообще ничего не зарабатываем. Печатаем важнейшие фундаментальные патриотические книги, и их никто не покупает! Эта страна спит! Вся нация сидит на снотворном! Песочный человек засыпал всем глаза!
Он еще некоторое время проклинал Буша, Вулфовица, Перла, но потом, видимо, ему стало неловко за уход от темы, и он сказал, уже мягче:
– Слушай, я понимаю, у тебя семья. Поступай, как считаешь правильным. Если захочешь проверить, сколько стоишь на рынке труда, я не обижусь. Мне бы очень не хотелось тебя терять, Кендалл, но я пойму, если ты решишь идти дальше.
Наступила тишина.
– Подумай, – произнес Джимми и откашлялся. – Ладно, раз уж ты позвонил, расскажи, как там дела с «Демократией в кармане».
Кендаллу очень хотелось сохранять деловой тон, но в его голосе звучала обида:
– Нормально.
– Как думаешь, когда сможешь показать мне хоть что-нибудь?
– Не знаю.
– В смысле?
– В данный момент мне нечего тебе ответить.
– Так, слушай, мы тут делом занимаемся, – сказал Джимми. – Думаешь, ты у меня первый редактор? Нет. Я нанимаю молодых людей и отпускаю их, когда они решают двигаться дальше. Можешь поступить так же – это нормально. И никак не повлияет на проделанную тобой работу – первоклассную, кстати. Прости, сынок. Дай знать, как что-нибудь надумаешь.
Когда Кендалл повесил трубку, солнце уже садилось. В воде отражалось темнеющее сизое небо. На водокачках зажглись огни, благодаря чему они стали напоминать плывущие по воде беседки. Он плюхнулся в кресло. Стол был устлан ксерокопиями «Демократии в Америке». Левый висок пульсировал. Кендалл потер лоб и уставился на страницу перед собой: «Это вовсе не означает, что в Соединенных Штатах, да и в других местах, нельзя встретить богатых современников. Напротив, я, пожалуй, даже не знаю другой такой страны, где любовь к деньгам занимала столь прочное место в сердцах людей и где открыто высказывалось столь глубокое презрение к теории о неизменном имущественном равенстве. Однако состояния обращаются в этой стране с невероятной быстротой, а опыт свидетельствует о том, насколько редко случается, чтобы два поколения подряд пользовались привилегией быть богатыми».
Кендалл повернулся в кресле, схватил телефон и набрал Пьясецки. Тот ответил после первого же гудка.
– Давай встретимся в «Золотом петухе», – сказал Кендалл.
