– Мне нужно, чтобы туда кто-то залез и промазал стыки. Протекают именно стыки. Может, я так пару баксов сэкономлю.
Пока отец говорит, мы едем по трассе А1А. Уже около десяти утра, и местные бродяги вышли на обочины в поисках подработки. Их сразу можно узнать по густому загару. Отец проезжает мимо нескольких – почему он отверг их, мне непонятно. Потом он видит белого мужчину слегка за тридцать в зеленых штанах и футболке из Диснейленда, который поедает сырую цветную капусту, и останавливает кадиллак рядом с ним. Он нажимает на кнопку, и стекло у пассажирского сиденья ползет вниз. Мужчина моргает, пытаясь разглядеть, кто скрывается в прохладной темноте автомобиля.
По ночам, когда родители засыпают, я езжу в город. В отличие от многих мест, где они жили прежде, в Дайтона-Бич царит довольно пролетарская атмосфера. Здесь меньше стариков, больше байкеров. В баре, куда я хожу, есть настоящая живая акула. В ней три фута, и она плавает в аквариуме над горой бутылок. Ей как раз хватает места, чтобы развернуться и проплыть в обратном направлении. Не знаю уж, как на нее действует освещение. На танцовщицах – бикини, некоторые из них сверкают, словно рыбья чешуя. Девушки перемещаются по залу, словно русалки, а акула бьется головой о стекло.
Я был здесь уже три раза и знаю, что девочки считают меня студентом художественной школы, что демонстрировать грудь им запрещает закон штата и что они приклеивают на соски наклейки. Я уже выяснил, что за клей они используют («Элмере»), как снимают наклейки (теплой водой) и что думают о такой работе их молодые люди (им нравятся деньги). За десять долларов девушка возьмет вас за руку, проведет мимо столов, за которыми в основном сидят одинокие мужчины, в дальний, более темный конец заведения. Потом усадит на банкетку и начнет тереться о вас на протяжении двух песен. Иногда она будет брать вас за руки и спрашивать:
– Ты что, не умеешь танцевать?
– Я танцую, – ответите вы, хотя и сидите, не двигаясь.
В три часа ночи я ехал домой и слушал по радио кантри, чтобы напомнить себе, что нахожусь далеко от дома. Обычно к этому моменту я уже напивался, но ехать было недалеко, максимум милю – неспешный путь вдоль прибрежных домов, больших и маленьких отелей, тематических мотелей для автомобилистов. Один из них называется «Стоянка викингов». Чтобы попасть в него, надо проехать под дракка-ром, служащим в качестве навеса для автостоянки.
До весенних каникул еще больше месяца. Большинство отелей не заполнены и наполовину. Многие не работают. Мотель рядом с нами еще открыт – он декорирован в полинезийском духе. У бассейна работает бар в травяной хижине. Наш отель выглядит пошикарнее. Дорожка из белого гравия ведет к двум миниатюрным апельсиновым деревьям, стерегущим вход. Отец счел нужным потратиться на его оформление, поскольку это первое, что видят гости. Внутри, в левой части застланного плюшевыми коврами лобби, офис продаж. У Боба Макхью, нашего агента, на стене висит чертеж территории, на котором помечены свободные апартаменты и недели, доступные для таймшера. Сейчас, впрочем, у нас чаще бывают постояльцы, которые хотят остановиться на ночь. Обычно они приезжают на парковку сбоку от здания и общаются с Джуди в офисе.
Пока я был в баре, снова прошел дождь. Добравшись до нашей парковки, я слышу, как с крыши мотеля капает вода. В комнате Джуди горит свет. Я раздумываю, не постучаться ли к ней. Привет, это сынок хозяина! Пока я размышляю, планирую и слушаю стук капель, свет гаснет, а вместе с ним, кажется, весь отцовский отель погружается во тьму. Я тянусь к крыше кадиллака, чтобы его тепло успокоило меня, и пытаюсь представить путь наверх – где начинаются ступеньки, сколько пролетов предстоит преодолеть, сколько дверей надо пройти, прежде чем я окажусь в своей комнате.
– Иди сюда, – говорит отец. – Покажу кое-что.
На нем теннисные шорты, в руке – ракетка для ракетбола. На прошлой неделе Джерри, наш новый рабочий (тот, кого наняли вместо Бадди, как-то утром просто взял и не пришел), наконец-то убрал из ракетбольного зала лишние кровати и шторы. Отец распорядился, чтобы там покрасили пол, и вызвал меня на соревнование. Но зал плохо вентилировался, пол стал влажным и скользким, и после четырех очков игру пришлось прекратить. Отец боялся сломать бедро.
Он заставил Джерри притащить из офиса старый осушитель воздуха, и утром они уже сыграли несколько раз.
– Как пол? – спрашиваю я.
– Скользит немножко. Этот осушитель гроша ломаного не стоит.
То есть дело не в новом, сухом ракетбольном зале. Судя по выражению лица, отец хочет показать мне нечто куда более значительное. Прихрамывая (физическая нагрузка никак не помогла его спине), он ведет меня на третий этаж, а потом мы поднимаемся по еще одной узенькой лесенке, которую я раньше не замечал. Она ведет прямо на крышу. Там стоит еще одно здание – довольно большое, вроде бункера, но со множеством окон.
– Ты же не знал, так? – спрашивает отец. – Это пентхаус. Мы с матерью переедем туда, как только его закончат.
Дверь пентхауса выкрашена в красный цвет, перед ней – коврик с надписью «Добро пожаловать». Он стоит прямо в центре промазанной варом крыши. Отсюда не видны окружающие здания – только небо и океан. Перед домом отец поставил небольшой мангал.
– Можем сегодня поужинать здесь, – говорит он.
Мама моет в пентхаусе окна. На ней точно такие же желтые перчатки, какие они надевала, когда мыла окна в нашем доме в пригороде Детройта. В настоящее время здесь привели в порядок две комнаты. Третью используют как кладовую, и она уставлена лабиринтом стульев и столов. В гостиной за зеленым виниловым креслом стоит телефон. На стене висит один из натюрмортов – ракушки и кораллы.
Солнце садится. Мы ужинаем, сидя на складных стульях.
– Здесь будет хорошо, – произносит мать. – Словно посреди неба.
– Мне нравится, что тут никого не видно, – говорит отец. – Частный вид на океан прямо из своего сада. Дом таких размеров на побережье обошелся бы в целое состояние. Когда мы расплатимся за это место, оно будет нашим. Можем оставить его в семье, передавать из поколения в поколение. Захочется тебе приехать и пожить в собственном пентхаусе во Флориде – пожалуйста.
– Круто, – отвечаю я совершенно искренне. Мне впервые кажется, что этот мотель – хорошая идея. Неожиданная свобода, которую дарит крыша, соленая гниль океана, милая нелепость Америки – все сходится воедино, и я могу вообразить, как буду приводить сюда друзей и женщин.
Когда наконец темнеет, мы идем внутрь. Родители еще здесь не ночуют, но нам не хочется уходить. Мать зажигает свет.
Я подхожу и кладу руки ей на плечи:
– Что тебе сегодня снилось? – спрашиваю я.
Она смотрит мне прямо в глаза. В эту минуту она как будто не столько моя мать, сколько обычный человек, со своими проблемами, с чувством юмора.
– Даже и не спрашивай, – говорит она.
Я захожу в спальню, чтобы посмотреть, как там все устроено. Мебель здесь та же, что и в мотеле, но мама поставила на комод фотографию, на которой я с братьями. На двери в ванную висит зеркало. Она открыта, и в зеркале отражается отец. Он писает. Вернее, пытается. Он стоит перед унитазом, опустив пустой взгляд. Он сконцентрирован на некой проблеме, с которой мне еще не приходилось сталкиваться – все еще впереди, но пока что я не понимаю, о чем речь. Он поднимает руку, сжимает в кулак, а потом привычным движением, словно делает так уже много лет, начинает бить себя по животу – там, где должен быть мочевой пузырь. Он меня не видит. Раздаются глухие удары кулака. Наконец, словно услышав сигнал, он останавливается. На мгновение наступает тишина, а потом его струя ударяется об воду.
