Глава 77
Таким образом палач, повелитель веревок, становится главным героем чешской столицы. Незвал считал Яна Мыдларжа, отправившего на тот свет двадцать семь человек, за “человека достойного” войти в его “будущие черные романы”
[1098]. Завернутый в черный плащ с кровавым, словно чумные язвы, подбоем, в красном кожаном жилете, черных шароварах, низких сапогах из мягкой кожи и со шпагой на бедре
[1099], он занимает место в ряду алхимиков, швейков, путников, хмельных марионеток, тыкв Арчимбольдо, удивительных чародеев, которые веками ходят по городу на Влтаве. В Праге, как и в других городах, господин Форка был не только мучителем и церемониймейстером, постановщиком жуткого спектакля, который притягивал целую толпу зрителей, но и колдуном, и знахарем, специалистом-ортопедом: раз умеешь калечить людей, умей уж и вылечить.
Палачи в Чехии жили припеваючи во времена Рудольфа и особенно в период Тридцатилетней войны, когда вся страна стала, по словам Алоизиюса Бертрана, “виселицей, которая словно однорукая нищенка просит у прохожих милостыню”
[1100]. Крестьянам отрубали головы за то, что они отрезали у повешенных мошенников куски ткани, лохмотья, а также гениталии и руки, которыми те варили приворотные зелья и отвары от потливости у лошадей. Пьяницы бродили по улицам с бочками, напяленными им на шею, словно деревянные камзолы. Солдат-дезертиров объвляли вне закона и вешали на деревьях. Подмастерья у палачей собирали в начищенные до блеска медные тазы слюну и кровь казненных как средство для лечения эпилепсии. Эта эпоха представляла собой парад висельников, яркое шоу, особенно если петля с золотой бахромой, а повешенный – “военный офицер в роскошной форме с позолоченными шпорами”
[1101].
Палачи зарабатывали кругленькие суммы с продаж амулетов в виде обрывков веревок, костей животных, больших пальцев казненных, а также поставляя покойников патологоанатомам, отлавливая бешеных псов, очищая улицы от падали, вычищая уборные и канавы. Прекрасная эпоха для висельников. Об этом свидетельствуют “смоляные”, то есть черные, книги, недавно всплывшие протоколы исповедей. В этих “смоляных книгах” содержатся истории о ведьмах, варящих различные зелья и отвары, о соблазненных девах, бросающих свиньям незаконнорожденных детей, об отчимах, совращающих падчериц, об умалишенных, насилующих коз, а также истории о душераздирающих пытках колесами, огнем и клещами, о виселицах и захоронении заживо; истории, названные Богумилом Грабалом балладами (morytáty), “эти балаганные песни, которые в слушателях должны были вызывать трепет и ужас от жутких преступлений”
[1102].
В эпоху Рудольфа II самой громкой была казнь королевского маршала Германа Кристофа Россвурма (или, вернее, Кристиана Германа Фейера фон Руссвурма) – офицера и невероятного бабника, который 25 (или 29) июля 1605 г. в Малой Стране, подстрекаемый миланским разбойником Джакомо Фурлани, завязал дуэль с графом Франческо Барбиано ди Бельджойозо. Вмешались слуги обоих противников, и в этой заварухе Бельджойозо лишился жизни. Россвурма арестовали, он пытался оправдываться, но подхалим камердинер Филипп Ланг из Лангенфельда (все тот же Ланг) не внял мольбам обвиняемого и убедил Рудольфа, что маршал готовил против него заговор вместе с турками. И ранним утром 20 (или 29) ноября в ратуше при свете погребальных свечей, лежа на голом полу в монашеской рясе, Россвурм был обезглавлен. Немилость государя, пусть и не сразу, но вскоре достигла и Ланга
[1103]. Золотое время для палачей. Когда в 1612 г. камердинер Кашпар Руцкий из Рудз, алхимик, посаженный в тюрьму из-за того, что он похитил сокровища у умершего Рудольфа, повесился в келье Белой башни, палач перевез на телеге его труп к Страговской башне, где отрубил ему голову, отрезал руки и ноги, расчленил, вытащил сердце и, размяв его, как кошачий корм, извлек все, что еще оставалось в теле, выбросил отдельные куски этого тела в канаву, наполненную негашеной известью, но так как после этого черный призрак камердинера разъезжал по Праге на огненной телеге, палачу пришлось эксгумировать останки и предать их огню, а затем выбросить во Влтаву
[1104].
Связь Рудольфа II с мрачной историей повешения демонстрирует декрет от 9 февраля 1608 г., в котором монаршая канцелярия просит у скабинов (судебной коллегии) Кутна-Горы “немного того мха, что растет в местах казней на костях людей, ушедших в мир иной из-за своих злодеяний”, “в особенности того мха, который растет на человеческих черепах”
[1105]. И поэтому Коларж не преувеличивает, когда в своем высокопарном романе пишет, как Рудольф II, переодевшись в приспешника палача, ночью, при слабом свете закопченного фонаря, идет на поиски мандрагоры вместе с доктором Скотой, с черным псом и с Вилемом проходит под виселицей, в петле которой висел последний – целый и невредимый. “Здесь, – говорит Скота, – в славной и великолепной Праге, в этом алтаре оккультного искусства и человеческого знания пророс цветок единственной, настоящей, живой мандрагоры”
[1106]. Со степенностью ленивого сборщика податей Коларж описывает мистический ритуал поиска волосатого корня мандрагоры, который он также называет “маленькой виселицей” (чеш. sibeničníček).
