Чтобы вполне понять конфликт, разразившийся в августе 1736 года, нужно остановиться на фактической основе ссоры, а главное — на роли префектов. Этим термином обозначают не руководителей администрации, а кого-то вроде школьных старост. Кантор выбирал префектов из числа старших учеников школы церкви Святого Фомы, исходя из их способностей, чтобы те помогали ему, в частности дирижируя хорами. Мы знаем, что учеников делили на четыре хора для служб в разных церквях. Префекты должны были пользоваться полнейшим доверием кантора, поскольку в каком-то смысле были его заместителями.
Искрой, из которой возгорелось пламя, стало поведение префекта Готфрида Теодора Краузе. Назначенный Бахом руководить первым хором, он слишком уж рьяно взялся за наведение дисциплины и позволил себе поколотить ученика, озорничавшего во время венчания. Синяки, шишки, ссадины — подробности дела нам неизвестны, однако это суровое наказание вполне вписывается в его обязанности префекта, как бы шокирующе это ни звучало. Получив жалобу, ректор не одобрил такого подхода и велел публично выпороть префекта. В ответ на законные возражения несчастного ректор поступил решительно и малопонятно: отстранил его от должности и заменил однофамильцем — Иоганном Готлобом Краузе, который так раздражает Баха.
Поступок-то решительный… но только это превышение компетенции ректора! Согласно уставу школы префектов выбирает кантор. Тот оскорблён и не даст спуску своему обидчику.
Между Бахом и Эрнести началась затяжная партизанская война, которая продлится почти 20 месяцев, с прямыми столкновениями и действиями через посредников; порой рикошетом задевало и других людей, например управляющего Дейлинга, — вплоть до городских властей и даже дрезденского двора.
Унижение, которому подвергся Готфрид Теодор Краузе, и превышение ректором своей власти — пощёчина Иоганну Себастьяну. Несмотря на просьбу кантора, ректор отказался пересмотреть своё решение. Тогда Бах будет протестовать, отправляя в магистрат письмо за письмом, чтобы заставить уважать его права, с непоколебимым упорством смешивая факты и юридические аргументы.
Во втором письме, от 13 августа 1736 года, написанном сразу после срыва вечерни в церкви Святого Николая, Бах высказывает свои претензии к Эрнести:
«Как бы то ни было, замена префектов, как уже было вполне и со всеми подробностями изложено в моей предыдущей смиренной записке, не относится до господина ректора в соответствии с уставом и традициями школы; поступком своим он сильно меня уязвил, ослабив, паче уничтожив всякую власть мою над моими учениками, кои должны исполнять музыку в церкви и иных местах, а властью сей я был наделён благороднейшим и мудрейшим советом при вступлении своём в должность; а посему, ежели сии безответственные поступки будут продолжаться, порядок во время службы станет нарушаться, церковная музыка придёт в полный упадок, а хоры учеников в скором времени в такое небрежение придут, что станет более невозможно вернуть их в прежнее состояние, даже употребив на то несколько лет».
Озадаченный благородный совет, не желавший, несмотря на аргументы Баха, осудить ректора, велел каждому изложить свою точку зрения в памятных записках. Тон их сразу обострился. С одной стороны, Иоганн Себастьян Бах давит на правовой аспект и создаёт нелестный портрет Иоганна Готлоба Краузе, протеже Эрнести. Напоминая о том, что ректор пренебрегает уставом школы, он представляет префекта погрязшим в долгах негодяем, которого он был вынужден принять обратно под давлением Эрнести и который ничего не смыслит в дирижировании. С другой стороны, ректор тоже не уступает: прямо обвиняет кантора в том, что тот сводит с ним счёты, мстя бедному Иоганну Готлобу Краузе, а сам, как обычно, поступает как ему заблагорассудится. Если бы Бах лично присутствовал на венчании, во время которого произошёл отправной инцидент, ничего бы не случилось…
Магистратам тяжело вникать в аргументы обоих тяжущихся. 19 августа Иоганн Себастьян выставил городскому совету ультиматум: надо что-то решать, так как накануне во время службы произошли те же самые непорядки. После этой жалобы выступил в свою защиту Эрнести. Но власти опять ничего не предприняли.
Они отреагируют только восемь месяцев спустя, в апреле 1737 года, когда кантор вновь заявит о себе письмом, подписавшись свежеприобретённым титулом придворного композитора. На сей раз они как будто приняли сторону Баха, но дело не сдвинулось с мёртвой точки, и ректор невзлюбил нового префекта, назначенного музыкантом. Устав от всего этого, 18 октября Бах обратился к курфюрсту Саксонскому. К своей жалобе он присовокупил подробную справку, которой позавидовал бы лучший адвокат. Вкратце изложив факты, маэстро Бах просит защитить его право назначать префектов согласно уставу школы и восстановить его попранную честь. Пусть ректор извинится перед ним за оскорбление, а управляющий Дейлинг сделает так, чтобы ученики его слушались.
Если городской совет чаще всего оставался к нему глух, то двор сразу прислушался. Уже в декабре он признал правоту кантора и потребовал восстановить его в правах. Более того, он порицал «дерзость» ректора и негласно осуждал Благородный совет. Дрезден сказал своё слово, и спор закончился. Наконец-то.
Судьба была немилостива к Баху, и ему почти тут же пришлось сражаться на новом фронте. Как мы помним, светская кантата «Феб и Пан» была стрелой, пущенной в музыкальных критиков. Тогда над этим посмеялись, и дело осталось без последствий. Несколькими годами раньше, в 1725-м, кантору в самом деле пришлось выслушать едкие замечания Иоганна Матгезона, композитора, друга Генделя и теоретика музыки, автора многочисленных трудов, в том числе трёхтомного руководства по галантной музыке («Das neueroffnete Orchestra», 1713; «Das beschűtzte Orchestra», 1717; «Das forschende Orchestra», 1721), «Совершенного капельмейстера» («Der vollkommene Capellmeister», 1739), прославившегося своим журналом «Музыкальная критика». Он упрекал Баха в поверхностности некоторых его сочинений. Наверняка в этой критике была зависть со стороны не очень одарённого композитора. Но в данном случае речь шла о знаменитой кантате «Умножались скорби в сердце моём» («Ich hatte viel Bekummemis»), по стилю более близкой к итальянской опере, чем к традиционным кантатам. Зачем такая несдержанность чувств, зачем повторять столько раз одно слово — «Ich, Ich, Ich…» — в одном из хоров? — писал Маттезон. Разве сможет слушатель ясно различить мелодию?
Теперь же Бах стал мишенью для новых нападок, ещё более резких и желчных. К тому же безымянных. Не подписываясь собственным именем, молодой органист Иоганн Адольф Шайбе (1708–1776), сын органного мастера, близко знакомого с кантором, повёл на него форменную атаку. Опубликовав свою статью в гамбургском журнале «Critische Musicus», Шайбе, должно быть, воображал, что вызовет оживлённую полемику? Возможно, за его спиной маячил Маттезон. Во всяком случае, в статье звучат те же упрёки, что высказывал тот.
Первая мысль, которая приходит в голову: сын Шайбе решил свести счёты с Бахом, который воспрепятствовал его назначению органистом в Лейпциг на место Иоганна Готлиба Гёрнера. Однако нет: критик напирает на теорию. В первой статье, от 14 мая 1737 года, он, прекрасно зная классические приёмы риторики, сначала сплетает лавровый венок бывшему учителю, восхваляя его виртуозную игру на клавесине и органе. На его взгляд, это истинный музыкант (Musikant). Но возложив венок на голову Баха, тут же сбрасывает его с пьедестала. Музыке Баха не хватает естественности! Сумбурная, слишком напыщенная в ущерб красоте. В более широком смысле этот упрёк мы уже слышали: его произведения чересчур сложны. Разве можно требовать от исполнителей, чтобы они играли с тем же проворством, как сам маэстро? Зачем навязывать им такое количество украшений? «Всем голосам приходится звучать одновременно, и притом исполнять их одинаково трудно, так что и не разберёшь, где же главный голос», — добавляет Шайбе.
